Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Бедная маленькая Эвридика! Никогда ей не восстать из небытия, в котором она так стремилась исчезнуть!

Флавьер медленно отошел, пятясь, как будто это он был убийцей. Внезапно он ощутил страх перед этим коричневым бугорком, над которым уже вилось воронье. Он пустился бежать среди могил, сжимая в руке зажигалку. Когда-то он встретил Мадлен на кладбище. Теперь он оставляет ее на кладбище. Все. Конец. Никто никогда не узнает, отчего она бросилась вниз. И никто не узнает, что он, Флавьер, был здесь. Что ему не хватило мужества обогнуть запертую дверь по узкому карнизу. Он добежал до паперти, укрылся в машине. Собственное отражение в лобовом стекле внушало ему ужас. Он ненавидел себя, свою жизнь. Начинался ад. Он долго ехал не разбирая дороги, заблудился, с удивлением узнал станцию Понтуаз, проехал мимо жандармского участка. Может быть, зайти туда, потребовать, чтобы его арестовали? Но юридически он не виновен. Его примут за сумасшедшего. Тогда что же делать? Пустить себе пулю в лоб? На это у него никогда не хватит решимости. Нет, пора взглянуть правде в глаза: он просто трус, головокружение тут ни при чем. Безвольный слизняк! Ах как права была Мадлен!.. Быть животным!.. Безмятежно пережевывать жвачку, пока на бойне не опустится молот!

Он возвратился в Париж через Порт-Аньер. Было шесть вечера. Как бы то ни было, Жевинь должен получить отчет. Флавьер остановился у кафе на бульваре Мальзерб. Он заперся в туалете, протер лицо мокрым платком, причесался. Выйдя, он позвонил. Незнакомый голос ответил, что Жевиня нет и скорее всего сегодня он уже не придет в контору. Флавьер потребовал самого лучшего коньяку и выпил его у стойки. Горе пьянило его: у него было такое ощущение, будто он в аквариуме и лица людей плавают вокруг подобно большим рыбам. Он выпил еще. Время от времени он повторял себе: «Мадлен умерла!» — но удивления не испытывал. В глубине души он всегда знал, что потеряет ее именно так. Чересчур много потребовалось бы сил, жизненной энергии, чтобы удержать ее здесь, в стране живых.

— Гарсон, еще!

Однажды он спас ее. Чего еще требовать от него? Нет, он не заслуживает упрека. Даже если б он смог обойти дверь, он бы все равно опоздал. Слишком велика была у нее жажда смерти. Жевинь ошибся в выборе стража, только и всего. Ему следовало бы подыскать кого-нибудь обаятельного и артистичного, этакого красавца-повесу. Он же выбрал его, Флавьера, — замкнутого, вечно погруженного в себя пленника своего прошлого… Тем хуже! Флавьер расплатился и вышел. Боже, как он устал! Он медленно поехал по направлению к площади Звезды. Иногда он задумчиво ощупывал руль, который еще недавно был в ее руках. Он завидовал ясновидцам, которые, едва дотронувшись до носового платка или конверта, могут прочесть самые потаенные мысли человека. Как бы он хотел узнать, какие заботы одолевали Мадлен перед концом! Или, вернее, тайну ее безразличия к жизни. Она ушла из жизни без малейшего колебания; она бросилась к земле головой вперед, разъяв руки, словно чтобы лучше овладеть ею, слиться с ней целиком. Она не убегала. Она куда-то возвращалась. У него было такое ощущение, будто она внезапно ускользнула от него, как через потайной выход. Напрасно он столько выпил. Ветер, свистевший в ушах, разбрасывал мысли, кружил их, как обрывки разорванного письма. Флавьер свернул на проспект Клебера и поставил «симку» позади большого черного автомобиля Жевиня. В последний раз он имеет с ним дело. Он поднялся по помпезной лестнице с белокаменными ступенями и роскошным ковром. На двустворчатой двери сверкала табличка с фамилией Жевинь. Флавьер позвонил, снял шляпу раньше, чем открылась дверь. Он напустил на себя робкий вид.

— К господину Жевиню… Мэтр Флавьер.

Квартира Мадлен! Взгляд, которым он окидывал мебель, драпировку, безделушки, был его прощанием с нею; в особенности поразили его своей необычностью картины, развешанные по стенам гостиной. Почти все они изображали животных — единорогов, лебедей, райских птиц и по манере напоминали полотна Руссо-Таможенника. Флавьер подошел поближе, прочел подпись: Мад. Жев. Кто это: пришельцы из иной страны? Где она могла видеть этот черный пруд, кувшинки, похожие на чаши, наполненные ядом? Что это за лес, который в доспехах из стволов и лиан будто стоит на часах, охраняя беспечный танец колибри? Над камином висел портрет молодой женщины: ее хрупкую шею украшало ожерелье из продолговатых желтых бусин. Портрет Полины Лажерлак. Прическа была точно такая, как у Мадлен. Лицо, тонкое, с печатью затаенной скорби, было каким-то отсутствующим и выражало неизбывную мучительную тоску, как если бы душа ее в своем полете с размаху налетела на какое-то лишь ею ощутимое препятствие. Взволнованный, Флавьер погрузился в созерцание портрета. Позади него отворилась дверь.