Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— С чего бы вам уезжать? — прервал молчание Флавьер. — Бомбежек не предвидится, и уж на этот-то раз немцы не дойдут до Марны.

Не получив ответа, он отважился на продолжение:

— А может быть, вы… вы из-за меня собираетесь уехать?.. Я не хочу портить вам жизнь, Мадлен… Вы разрешите мне теперь называть вас Мадлен?.. Я хочу одного: быть уверенным в том, что вы никогда не напишете такого письма, как то, что вы разорвали… Вы меня понимаете?

Она сжала губы, внешне полностью поглощенная обгоном армейского грузовика. Ипподром Лоншана напоминал обширное пастбище, и взгляд невольно искал стада. Мост Сюрэн был забит машинами, и они были вынуждены плестись еле-еле.

— Не будем больше говорить об этом, — сказала она в ответ. Неужели нельзя хоть ненадолго забыть войну, жизнь?

— Но вы опечалены, Мадлен, я же вижу.

— Я?

Стараясь казаться беспечной, она улыбнулась, но улыбка вышла такой беззащитной, что у Флавьера болезненно сжалось сердце.

— Я такая же, как и вчера, — сказала она. — Уверяю вас. Напротив, никогда еще я так не радовалась жизни, как сегодня… Вы не находите, что это замечательно — ехать вот так, куда глаза глядят, ни о чем не думая? Я бы хотела никогда ни о чем не думать. Почему мы не животные?

— Послушайте, но это уже сумасбродство!

— О нет… Животным не на что жаловаться. Они пасутся, они спят, они не ведают греха! У них нет ни прошлого, ни будущего.

— Хорошенькая философия!

— Не знаю, философия это или нет, но я им завидую.

До конца поездки, занявшей еще более часа, они почти не разговаривали. В Буживале они вновь выскочили к Сене и некоторое время ехали вдоль берега; вскоре Флавьер узнал очертания замка Сен-Жермен. Дальше дорога пошла через лес, вокруг не было ни души, и Мадлен гнала машину с бешеной скоростью. Лишь слегка притормозив при въезде в Пуасси, она вновь помчалась в том же направлении, неподвижно глядя вперед. Вскоре после выезда из Мелана дорогу им преградила повозка с дровами, которую медленно толкала перед собой женщина, и Мадлен бросила «симку» на проселок. Они объехали лесопилку, сооруженную прямо в лесу и выглядевшую заброшенной, и их долго преследовал сладковатый запах распиленных досок. Когда они выехали на развилку, Мадлен выбрала дорогу, ведущую направо, — наверно, ей понравилась окаймлявшая ее с обеих сторон цветущая изгородь.

Поверх изгороди на них смотрела лошадь с белым пятном на лбу. Мадлен без всякой видимой причины прибавила газ, и дряхлая машина запрыгала по ухабам. Флавьер украдкой взглянул на часы. Сейчас они выйдут из машины, зашагают бок о бок: настало время расспросить Мадлен, она явно что-то скрывает. Быть может, до замужества она совершила нечто, в чем до сих пор раскаивается, подумал Флавьер. Она не больна и не притворяется. Она во власти навязчивой идеи. А довериться мужу она так и не решилась. Чем больше он склонялся к этому предположению, тем правдоподобней оно ему казалось. Мадлен вела себя так, будто была виновата. Но в чем? Похоже, в чем-то очень серьезном…

— Вы знаете эту церковь? — спросила Мадлен. — Где мы?

— Что, простите?.. А, церковь?.. Право, нет… Признаться, даже не представляю… Не пора ли нам остановиться, как вы думаете? Ведь уже половина четвертого.

Они затормозили на безлюдной паперти. Поодаль, за деревьями, в низине, виднелось несколько серых крыш.

— Любопытно, — сказала Мадлен. — Часть в романском стиле, остальное — в современном. Довольно безвкусно.

— Какая высокая колокольня, — заметил Флавьер.

Он толкнул дверь. Их внимание привлекло вывешенное над кропильницей объявление:

В связи с тем, что г-н кюре Грасьен обслуживает несколько приходов, мессу служат только по воскресеньям в 11 часов.

— Вот почему тут все словно вымерло, — промолвила Мадлен.

Они медленно шли вдоль скамей. Где-то неподалеку квохтали куры. Изображения страстей Христовых растрескались от времени. Над алтарем с жужжанием носилась оса. Мадлен перекрестилась и встала на колени на покрытую пылью молитвенную скамейку. Остановившись рядом с ней, Флавьер не смел пошевелиться. Что за грех она замаливает? Неужели, если бы она тогда утонула, то обрекла бы себя тем самым на вечные муки?

— Мадлен, — не выдержав, шепнул он, — вы действительно веруете?

Она чуть повернула голову. Она была так бледна, что его охватила тревога.

— Что с вами?.. Отвечайте же, Мадлен!

— Пустяки, — тихим голосом отозвалась она. — Да, я верую… Я просто вынуждена верить, что здесь ничто не кончается. Вот что ужасно!