Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

И снова потянулись часы ожидания — нескончаемые, пустые, ненавистно однообразные. Он уже не мог думать о Мадлен без того, чтобы не представлять с ней рядом Жевиня, и почти физически ощущал при этом режущую боль. Что он за человек такой? Предает Мадлен, предает Жевиня… Он задыхался от ревности и ярости, от желания и отчаяния. И вместе с тем чувствовал себя чистым и искренним. Он не мог упрекнуть себя в недобросовестности.

Кое-как он дотянул до вечера, то ругая себя доносчиком и предателем, то предаваясь отчаянию, заставлявшему его бессильно падать куда-нибудь на скамейку парка или за столик на террасе кафе. Что станется с ним, когда Мадлен покинет Париж? А если помешать ей уехать? Но как?

Он забрел в какой-то кинотеатр в центре, рассеянно просмотрел хронику. Все те же войска: смотры, передислокация, маневры. Люди вокруг него безмятежно сосали леденцы. Подобные зрелища уже никого не трогали. И без того всем давно известно, что бошам крышка! Флавьер погрузился в изнуряющую дрему, как пассажир, вынужденный коротать время в зале ожидания. Он ушел до окончания фильма, опасаясь заснуть по-настоящему. У него раскалывался затылок и жгло в глазах. Он не спеша направился к дому под ночным небом, усыпанным яркими звездами. Время от времени он примечал людей в каске и со свистком на цепочке на груди, которые покуривали в подворотнях, пряча огонек в руке, — то были дежурные противовоздушной обороны. Но воздушная тревога казалась ему маловероятной. Для этого у немцев должна быть мощная авиация. Но до этого им далеко!

Флавьер растянулся на кровати, выкурил сигарету, и сон сморил его так внезапно, что он не нашел в себе сил даже раздеться. Он погрузился в оцепенение, застыл, как те изваяния в Лувре. Мадлен…

Вдруг он проснулся и вмиг стряхнул с себя остатки сна — бившийся, казалось, в самом мозгу звук невозможно было спутать ни с каким другим… Сирены! Они завыли сразу со всех крыш, и погруженный во тьму город стал похож на терпящий бедствие океанский лайнер. В доме захлопали двери, послышались торопливые шаги. Флавьер зажег ночник у изголовья: три часа ночи. Он повернулся на другой бок и снова заснул. Когда наутро, в восемь часов, он, неудержимо зевая, нашел по приемнику новости и узнал, что немецкие войска перешли в наступление, то испытал нечто вроде облегчения. Наконец-то война! Теперь он сможет забыть собственные невзгоды, разделить с другими общие для всех тревоги, взвалить на себя свою часть столь естественных теперь забот и волнений. Назревающие события так или иначе разрубят узел, который он не решался распутать сам. Война пришла ему на помощь. Ему оставалось лишь отдаться на волю ее бушующего водоворота. Бодрящее дыхание жизни коснулось его. Он почувствовал, что голоден. Усталость как рукой сняло. Тут позвонила Мадлен и сказала, что ждет его в два часа.

Все утро прошло в работе: он принимал клиентов, отвечал на телефонные звонки. Судя по тону, каким говорили его собеседники, возбуждение охватило не его одного. Однако новости были скупы. Газеты и радио, не вдаваясь в подробности, лишь туманно намекали на какие-то первые успехи. Впрочем, это было вполне естественно. Он позавтракал в кафе у Дворца правосудия вместе с одним из коллег, потом они долго болтали; на улице незнакомые люди заговаривали друг с другом, спорили, разворачивали карту Франции. Флавьер наслаждался этой непринужденностью, каждой клеточкой тела впитывая царящее вокруг волнение. Спохватившись, он едва успел вскочить в свою «симку», чтобы вовремя попасть на площадь Звезды. Его опьянили разговоры, сутолока, солнечный свет.

Мадлен уже ждала его. Почему она выбрала этот коричневый костюм, который был на ней в тот самый день, когда..? Флавьер задержал затянутую в перчатку руку Мадлен в своей:

— Я просто места себе не находил от беспокойства.

— Мне немного нездоровилось. Простите меня… Можно мне сесть за руль?

— Ну конечно же!.. Я с самого утра как на иголках. Они напали на нас. Вы слыхали?

— Да.

Она устремила машину по проспекту Виктора Гюго, и Флавьер сразу же заметил, что она еще не совсем здорова. Она со скрежетом переключала скорости, резко тормозила и трогалась с места рывком. Лицо ее было болезненно бледным.

— Мне хочется поводить, — объяснила она. — Быть может, это наша последняя прогулка.

— Почему?

— Кто знает, как повернутся события? Разве я могу быть уверена, что останусь в Париже?

Значит, разговор с Жевинем состоялся. Возможно, был и спор. Флавьер умолк, чтобы не отвлекать ее, хотя дорога была довольно свободна. Они выехали из Парижа через Порт-Мюэтт и углубились в Булонский лес.