Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Она надолго спрятала лицо в руках.

— Пойдемте! — сказала она наконец.

Она поднялась и еще раз перекрестилась, обратив лицо к алтарю. Флавьер взял ее под руку:

— Уйдем отсюда — мне не нравится ваш вид.

— Да… На воздухе мне станет лучше.

Они прошли обветшалую исповедальню. Флавьер пожалел, что не может заставить ее войти туда. Священник — вот кто ей нужен. Священники умеют забывать. А сможет ли забыть он сам, если она признается? Флавьер услышал, как она ощупью ищет в потемках щеколду. Открылась дверь, ведущая на винтовую лестницу.

— Вы ошиблись, Мадлен… Там лестница на колокольню.

— Мне хочется посмотреть, — сказала она.

— Мы не можем больше здесь задерживаться.

— Всего на минутку!

Она уже поднималась. Раздумывать было некогда. Флавьер с отвращением одолел первые ступеньки, цепляясь за засаленный канат, служивший поручнем.

— Мадлен!.. Не так быстро!

Голос Флавьера глухим эхом отдавался в тесно обступивших его стенах. Мадлен не отвечала, сверху доносилось лишь постукивание ее туфель по ступенькам. Очутившись на маленькой площадке, Флавьер через проделанную в стене амбразуру увидел крышу «симки», а вдали, за зеленым занавесом тополей, — поле, где трудились женщины в косынках. К его горлу внезапно подкатила тошнота. Он отпрянул от бойницы и продолжал восхождение, теперь еще медленнее.

— Мадлен!.. Подождите меня!

Он часто дышал. В висках стучало. Ноги плохо повиновались ему. Вторая площадка. Он поднес руку к глазам, чтобы не видеть пустоту, но он чувствовал ее слева, в колодце, куда свисали колокольные веревки. С карканьем взлетели потревоженные вороны и принялись кружить вокруг нагретых солнцем стен. Ему ни за что не спуститься назад.

— Мадлен!

Его голос осел. Он готов был закричать, как ребенок, испугавшийся темноты. Ступеньки стали более высокими, выщербленными посередине. Из третьей бойницы над его головой падали косые лучи света. Там, на следующей площадке, его подстерегало головокружение. Он не сможет удержаться от того, чтобы не посмотреть вниз, и на сей раз окажется выше крон деревьев, а «симка» будет не более чем пятном. Потоки воздуха со всех сторон подхватят его, как сухой лист. Он сделал шаг, еще один и наткнулся на дверь. Лестница продолжалась за нею.

— Мадлен!.. Откройте!

Он подергал за ручку, ударил ладонью по неожиданно выросшей преграде. Зачем она заперла дверь?

— Нет! — крикнул он. — Нет! Мадлен!.. Не делайте этого! Послушайте меня!

В вышине колодца вибрировали колокола. Они придавали его голосу металлическую окраску, повторяли «МЕНЯ!» с нечеловеческим величием. Обезумев, он перевел взгляд на бойницу. Дверь делила ее надвое. Что, если попытаться обогнуть дверь снаружи? Колокольню опоясывал узкий карниз. Глядя как завороженный на этот карниз, откуда взгляд соскальзывал на окружающую голубизну, Флавьер почувствовал, что у него перехватывает дыхание. Кто-нибудь другой и прошел бы… Для него же это невозможно… Он непременно упадет… упадет и разобьется… Ах, Мадлен! От бессильной ярости он закричал что было сил. Ему ответил крик Мадлен. Снаружи промелькнула тень. Зажав руками рот, он невольно принялся считать, как, бывало, вел счет в детстве от вспышки молнии до раската грома. Снизу донесся глухой удар; пот заливал ему глаза, и он повторял, как в предсмертном бреду: «Мадлен… Мадлен… Нет…» Колени его подогнулись, и он рухнул на лестницу. Он был близок к обмороку. Он не мог удержать рвавшийся наружу стон — стон ужаса и отчаяния. На первой площадке он на коленях подполз к бойнице, набрался решимости высунуть голову. Под ним, слева от колокольни, раскинулось старое кладбище, а отвесно внизу, в конце устрашающе гладкой поверхности стены, лежала будто кучка коричневого тряпья. Он вытер глаза — во что бы то ни стало видеть! На камнях вокруг блестела кровь, рядом чернела раскрытая сумочка. Среди вывалившегося из нее содержимого сверкала золотая зажигалка. Флавьер плакал. Ему даже в голову не приходило спуститься к ней, попытаться оказать какую-то помощь. Она умерла. И он умер вместе с ней.

Флавьер издали глядел на распростертое тело. Он обогнул церковь и пересек кладбище, но ближе подойти не решался. Он вспомнил, как Мадлен шептала: «Умирать не больно», — и отчаянно цеплялся за одну мысль: мучиться ей не пришлось. То же самое говорили в свое время о Лерише. Он упал, как и Мадлен сейчас, вниз головой. Не пришлось мучиться? А кому это известно? Когда Лериш разбился об асфальт и кровь его брызнула во все стороны… Сейчас Флавьер чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Тогда он видел в больнице останки своего товарища, держал в руках заключение врача. А колокольня гораздо выше, чем дом, с крыши которого сорвался Лериш. Флавьер представил себе невероятной силы удар, нечто вроде взрыва, в котором улетучивается сознание, подобно разлетающемуся на мельчайшие осколки хрупкому чистому зеркалу. От Мадлен не осталось ничего, кроме этой неподвижной бесформенной груды, напоминавшей брошенное у стены огородное пугало. Флавьер опасливо приблизился, заставляя себя смотреть и терзаться — ведь он в ответе за нее. Сквозь пелену слез он смутно различал труп, лежавший в примятой крапиве, запачканные кровью чудные волосы с медным отливом — разметавшись, они приоткрыли затылок, — руку, уже восково-бледную, на пальце которой сверкало обручальное кольцо, и среди прочего содержимого сумочки зажигалку. Зажигалку он подобрал. Если бы хватило смелости, он взял бы и кольцо, чтобы надеть себе на палец.