Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Служащий терпеливо перечел записи и извинился:

— Увы, ничего нет… До этого есть Окто Эжен-Эмиль…

— Правильно, это дедушка… Но как же так? Да нет, наверняка по ошибке или по забывчивости не внесли…

Реми положил букет и перчатки на стойку и, обойдя стол, прочел сам: «Окто Луиза-Анжела»…

— Мы можем легко проверить, — заметил служащий. — Надо просто посмотреть журнал регистрации дат.

— Будьте так любезны.

— Какое число вы назвали?

— Тридцатое мая тысяча девятьсот тридцать седьмого года.

Служащий положил на книгу с именами огромный том и начал его листать. Реми судорожно сплетал и расплетал пальцы; дрожащим голосом он добавил:

— Госпожа Вобрэ Женевьева-Мари, урожденная Окто.

— Нет, ничего нет, — сказал служащий. — Взгляните сами!.. Вот, тридцатого мая такого имени нет. Может быть, у вас есть другое семейное погребение?

— Есть, возле Шатору, в Мен-Алене.

— Ну тогда все ясно: вы просто перепутали.

— Я не мог ничего перепутать. Там, в провинции, похоронены родственники по отцовской линии. А моя мать покоится здесь — это совершенно точно.

— А вы присутствовали на похоронах?

— Нет, я тогда болел, но позже был на могиле.

— Даже не знаю, что и сказать. Все записи вы своими глазами видели… Так вы все же пойдете?.. Не забудьте: справа будет Узкая аллея… А перчатки-то ваши? Возьмите…

Реми шел по аллее, среди могил. То тут, то там у надгробных плит он видел людей. Везучие! Им есть куда прийти и поклониться праху своих близких. А куда идти ему?.. И все-таки он был уверен — его привозили именно на это кладбище. Да и с какой стати похоронили бы мать где-нибудь еще? Однако регистрационные книги… Это серьезные документы, и с ними приходится считаться. Справа открылся поворот на Узкую аллею. Реми миновал одну за другой могилы; пятая — так, кажется, сказал служащий? Вот и она: скромная плита с полу стершейся надписью «Погребение Окто». Слезы застлали Реми глаза. Кто на самом деле лежит под этой плитой? У кого спросить? Ведь все, все лгали ему. И почему именно сегодня так по-праздничному ярко светит солнце? Будь сегодня такой же пасмурный день, как тогда, много лет назад, Реми, возможно, узнал бы могилу и вспомнил бы какую-нибудь врезавшуюся в память, но затем забытую деталь. Однако это облупившееся надгробие, на котором плясала тень кипариса, ни о чем ему не напоминало. Никакой зацепки не давали и фамилии на соседних плитах: Грелло… Альдбер… Жуссом… Реми огляделся: где же, на какой могиле, на каком кладбище оставить ему свой сыновний букет? Слезы катились по его щекам, и не было сил пошевелиться. Зачем стремиться к чему-то, если судьба все равно без конца зло смеется над ним? В какой-то миг благодаря целителю он обрел веру… но исцеленные ноги привели его сюда, и теперь он стоит перед этой странной плитой. Другой на его месте, конечно же, нашел бы могилу своей матери, а он… Нет, видно, он обречен на несчастья, возникающие из ничего, на нелепую жизнь, на редкостные испытания. И бесполезно защищаться от такой судьбы!

Кто-то показался в аллее, и Реми повернул обратно. Никто, никто ничего ему не объяснит. Раймонда? Но она служит в доме всего пять лет. Клементина?.. Вечно сварливая, вечно никому не верит, мнительная сверх всякой меры, способная услышать упрек или насмешку в самых безобидных словах. Дядя Робер? Но он только посмеется и отделается шуточками. Ни для кого в семье мама уже ничего не значит; о ней давно уже забыли. Реми подумал об отце — тот ведь до сих пор носит траур. Но что ему сказать? О чем спросить? Да и любил ли он вообще маму? Реми почувствовал всю чудовищность такого вопроса, и все же… Отец — холодный, педантичный, неразговорчивый человек, способен ли он любить хоть кого-нибудь? Он редко вспоминал о смерти мамы, а если и вспоминал, то всегда говорил: «Твоя несчастная мать», — и никогда не называл ее по имени. Однако голос у него при этом менялся и как-то дрожал от горя. Реми остановился. От горя ли? Ведь это всего лишь предположение. Хотя отец, по крайней мере, не был равнодушен, скорее сожалел о чем-то, словно мама умерла, а он не успел с ней помириться после какой-то серьезной ссоры… Адриен, конечно, тоже ничего не скажет — он хорошо вышколен и не станет болтать о семейных тайнах своих хозяев. Все ясно. Реми остался один. Осиротел вторично. «Это мой крест, — горько сказал он сам себе. — Это моя доля. И она в пределах моих сил. Я могу выдержать. Я могу». Реми почувствовал, как в нем вскипает глухая ненависть ко всему живому, радостному, благополучному. Опустив взгляд, он заметил, что все еще держит в руках букет, который забыл положить на могилу. Реми швырнул его к подножию какого-то помпезного надгробия в виде храма, на цоколе которого золотыми буквами было написано: