Владимир Першанин: Мы умрем в один день

— Я не смогу за сутки, — огрызнулся Фалеев, — не мебель же мне из квартиры распродавать.

— А сколько тебе надо времени? Месяц, два? Не ищи дураков!

Потрясенный черствостью компаньонов, Фалеев снял со своей сберкнижки тысячу двести рублей и принес Глинскому. Продавать что-то из дома и просить у жены он не рискнул, зная, какой скандал она устроит. Да и эти деньги отрывал он не с кровью, веря что Глинский их не возьмет и, одумавшись, простит верного помощника.

Он жестоко ошибался. Глинский бросил десятки в ящик стола и сказал, что дает ему сроку еще одни сутки. Потом пусть пеняет на себя.

— А что будет потом? — вызывающе усмехнулся Фалеев. — В милицию на меня заявите?

Это была его самая глупая выходка во всей истории. Начальник онкологического отделения и старшая медсестра переглянулись. Глинский задумчиво отбарабанил пальцами по столу замысловатый мотивчик. Ирина Викторовна, которая еще недавно делила с Фалеевым постель и называла его «сладким мальчишкой», теперь шипела от ярости.

— Я упеку тебя в психбольницу и там тебя придушат! Паскуда, милицией еще грозит! Ты не знаешь, с кем связался…

Фалеев наконец понял какую роковую ошибку он допустил и что его наверняка исключат из игры. Господи, какой дурак!

Через три-четыре месяца он вернул бы с лихвой потерянные тысячи. Зачем только полез на рожон! Фалеев пытался неуклюже каяться и перевести все в шутку. Глинский и Ирина Викторовна холодно молчали и никак не реагировали на его потуги.

На следующий день, обойдя всех родственников, он принес недостающую сумму. Глинский был отменно вежлив и порекомендовал быть с посторонними осторожнее в разговорах.

— К чему лишние слухи. Тем более дел никаких, а пустая болтовня никому не в пользу…

Это звучало как завуалированное предупреждение. На озабоченный вопрос Фалеева, когда готовиться к очередной поездке, Глинский обещал позвонить.

Врач больше не звонил. Фалеева решительно исключили из игры. Он безуспешно пытался встретиться с Глинским, а по телефону начальник отделения отвечал, что очень занят.

Фалеев переходил от отчаяния к дикой злобе. Какую жилу упустил! Чтобы рассчитаться с долгами, пришлось продать машину. Настояла жена.

— Обойдешься без своей б…возки. Дочери вон раздетые ходят, а тебе наплевать!

Дома его неустанно пилили. Старшая дочь, которой он пообещал с той проклятой поездки кожаный плащ и которая успела похвастаться подругам, отца откровенно презирала. Даже знакомые, и те, словно почувствовав презрение Фалеева, стали здороваться с ним небрежно и походя. С блатной должности газоспасателя его тоже попросили. Пришлось возвращаться на ватную фабрику и снова по восемь часов в день копаться в громыхающих грязных станках.

Жизнь казалась каторгой. С тоски Фалеев стал запивать. Однажды он увидел на улице куда-то быстро шагавшего Глинского, элегантно одетого, как всегда уверенного в себе. Фалеев едва не взвыл от ненависти. Сволочь, ворюга, на больных наживается! Ты у меня еще попляшешь!

Сгоряча он чуть не махнул анонимку в прокуратуру, но вспомнил, что прокурор города ходит у Глинского в приятелях. Так просто начальника онкологического отделения с его многочисленными связями было не взять. Скорее сам сядешь.

Теперь, выпивая, Фалеев думал только об одном — как отомстить Глинскому. Планов возникало великое множество, но все они оказывались неосуществимыми.

Но однажды его осенило. Коттедж! Надо сжечь новый коттедж, который строит Глинский. Он там каждый кирпич облизывает, и это будет настоящая месть! Воображение даже нарисовало такую дурацкую картину. Врач, пошатываясь, бредет прочь от груды закопченных развалин и держится ладонью за сердце. Они встречаются, Фалеев помогает ему дойти до квартиры, и Глинский понимает, что вот он, настоящий друг, который может подставить плечо в трудную минуту. Возможно, они снова начнут работать вместе…

Фалеев не верил до конца в собственную решимость, даже когда приготовил бутылку с бензином. Чтобы не оставить отпечатков, он хранил ее в целлофановом пакете. Он выбрал и место, куда бросать — в окно нижнего этажа. На его глазах рабочие втаскивали сюда половые доски.

В один из вечеров Фалеев выпил триста граммов перцовки и пришел на стройплощадку. Было тихо, накрапывал мелкий дождь. Он поджег ватную пробку, пропитанную одеколоном, и швырнул бутылку в окно. Задребезжало выбитое стекло, и пламя желтым облаком мгновенно осветило внутренности пустого дома.