Владимир Першанин: Мы умрем в один день

— Нет, не добровольцем, — отрицательно качает головой Сергей, рассказывая об этом. — Какой там доброволец! Или соглашайся, или к стенке. Ну, я выбрал первое. Поначалу сам себя презирал, сегодня, мол, нашим, а завтра — вашим! Но глаза приоткрылись. Чтобы понять народ, надо хотя бы малую часть дороги вместе пройти. Ну вот я и зашагал. Воевал вроде неплохо. Командиром батальона назначили, за бои под Самарой шашкой именной наградили, жаль, потерялась при отступлении. А про «сознание проснувшееся» и прочие подобные слова лучше не упоминай. — Сергей морщится и машет рукой: — Все проще и одновременно сложнее.

Цари и вожди приходят и уходят, а народ остается. Это не я выдумал, кто-то из великих сказал. Вот я и служу народу. Видишь, опять высокие слова, а я их терпеть не могу!

Тогда же я узнал, что Сергей был женат. В начале восемнадцатого года жена вместе с ребенком уехала в Англию. Москвин ехать отказался и больше от них не имел никаких известий. Пытался разыскать, через посольство узнал адрес, но ответа ни на одно письмо так и не получил.

Нам не пробиться. По крайней мере, у Ивана Михайловича и Сергея нет ни одного шанса. Бежать они не могут, оба ослабели от потери крови, а шагом от бандитов не уйдешь. Люба Сергея не бросит…

Я снова смотрю на них, потом перевожу взгляд на Тишанку. А что если через плотину? На левом берегу шагах в сорока начинается густой пойменный подлесок. Если успеем добежать туда? Не выйдет, плотину бандиты крепко стерегут. А с патронами туго. Гранат бы нам с десяток!

«Гранаты», — шепчу я. Это слово почему-то сплетается со словом плотина. Гранаты и плотина. Взять и взорвать ее к чертовой бабушке! На память приходит раннее детство. Под городом размыло запруду, и мы наперегонки несемся туда. Дух захватывает, когда глядишь на мутный, весь в клокочущей пене поток, стремительно несущий бревна, вырванные с корнями деревья.

Мелькнувшая в памяти картина вдруг рождает смутную, еще не до конца оформившуюся мысль. У нас есть самодельная бомба, которую мы подобрали возле убитого бандита.

— Сергей, бомбой плотину можно взорвать?

— Одной маловато, — рассеянно отзывается Сергей, — штуки три-четыре надо.

Но ведь еще две гранаты лежат в карманах у Сани Василенко! Значит, взорвать плотину есть чем. Вот он, выход! Я, торопясь, глотая слова, объясняю Ивану Михайловичу и Сергею свой план. После взрыва плотины я брошусь на небольшом плоту или просто на бревне в поток, бандиты опомниться не успеют, как я за версту буду! Доберусь берегом до Жердевки, там возьму лошадь и — в уезд. А может, чоновцы или красноармейцы где-нибудь поблизости? Оба слушают меня, не перебивая. Наконец Сергей отрицательно машет головой.

— Ничего не выйдет. Представляешь, что будет твориться, когда хлынет вода? Ты не сумеешь выплыть.

Он неторопливо, по пунктам объясняет несостоятельность моего плана. С Москвиным трудно спорить. Действительно, в моем предложении много слабых мест. И бревнами из разбитой плотины затереть может, и в талой ледяной воде долго не продержаться. И бандиты за речкой следят — десять раз перехватить успеют.

— Так ведь нет другого выхода, — простодушно возражаю я, — не пробиться нам. Если Саня один не смог, то куда уж всем пятерым, да еще с пленным на шее! Вы с Иваном Михайловичем едва ходите, Люба тоже много не пробежит. На что тут надеяться?

Мы долго обсуждаем детали моего плана и в конце концов соглашаемся, что если удастся взорвать плотину, кому-то одному надо рискнуть.

— Что значит кому-то? — вскидываюсь я. — Мне и плыть, а кому же еще? Этот, что ли, поплывет? — кивок в сторону Кедрича. — Он дорогу не знает, и болячка у него на одном месте вскочила.

Борис, закусив губу, смотрит в окно. Обиду проглатывает молча.

У нас все готово. У грузовых ворот лежит небольшое бревно. Плот, конечно, удобнее, но на нем трудно проскользнуть незамеченным. А бревен мало ли плывет? Имеющиеся ремни и веревки связаны в один длинный кусок. Мина будет самая примитивная, веревку привяжем к чеке и в нужный момент выдернем. Еще предстоит достать гранаты, и двадцать шагов, которые отделяют нас от Сани, могут оказаться для любого последними.

Гранаты вызвался принести Борис. Ни я, ни Люба с Кедричем не разговаривали. Молчал и он. Это были, наверное, его первые слова за целый день. Заело. Совесть проснулась!

— Ты же здешние места плохо знаешь, — не выдержав, снова съехидничал я, — еще заблудишься! Лучше я сползаю.

— По-хорошему надо бы Саню забрать, сюда перенести, — не обращая на меня внимания, сказал Башлыков, — только не дадут они этого сделать. Добро, Борис, рискни!