Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Ладно, ждем, когда из этой свиньи перестанет кровь течь. И поедем. Засиделись и так уж. Есть там у нас в аптечке бинт или вата? — продолжал распоряжаться главарь.

— Щас схожу, посмотрю, — отозвался щербатый.

Он достал из кармана штанов наручники, нагнулся к пленнику и защелкнул ему на запястье металлическое кольцо. Потом дернул его за ступню, и второе кольцо больно вонзилось Геннадию в щиколотку — правая рука оказалась пристегнута к правой ноге. Кауров застонал и откинул голову на пол. Теперь прямо над ним были низкий беленый потолок, запыленный абажур люстры, кое-где занавешенный паутиной. В ней застряли иссохшие трупики мух и мотыльков. Вот и он, Кауров, до недавнего времени беспечно порхал себе, а теперь безнадежно угодил в паутину, превратился даже не в животное, а именно в насекомое, которое не может понять, что с ним случилось…

Паутина на потолке слегка дернулась, и Геннадий увидел, как на абажур выползает паук… Грохнула входная дверь… Паук завис прямо над его головой… Сзади приближались шаги… Паук зашевелил лапками. И тут же металлическое холодное жало вонзилось Геннадию в шею. Почти сразу же он почувствовал, как через это жало в него теплой волной вливается смерть…

Кауров очнулся, когда его, закутанного в кусок какой-то материи, несли через двор под дождем. Так в кино носят трупы, от которых хотят избавиться. Но Кауров не был трупом. Наоборот, в мозгу у него даже слегка прояснилось. А острая боль в переносице стала теперь тупой. Наручник с лодыжки был снят. Кровь в носу больше не хлюпала. Даже кляпа во рту не было. Геннадий был завернут с головы до ног, но не плотно. Поэтому, задрав голову, мог видеть снизу вверх раскачивающийся в такт шагам удаляющийся дедовский дом, в котором остались жена и сын. Кауров дернулся, попытался закричать. Но чьи-то руки тут же сильно сдавили горло. После этого он больше не помышлял о сопротивлении. А только смотрел на высокую зеленую траву, над которой его проносили. Дом уже не был виден — одни только стволы старых яблонь. Сердце щемило от страха и тоски. Глаза мутнели от слез.

— Давай перехватим его. Я кузов открою, — раздался над головой уже знакомый голос щербатого.

Но тот, к кому он обращался, не проявил должной сноровки. Матерчатый кокон выскользнул из его рук. Кауров ударился головой, а потом еще и животом о землю.

Пока щербатый открывал кузов, его неловкий товарищ присел отдохнуть Каурову на спину. Теперь Геннадий видел колесо грузовика (того самого ЗИЛа-130, который он принял за соседский), а чуть дальше — доски забора, отделяющего дедов участок от дороги. По ту сторону забора оставалось все, что было дорого Каурову в жизни. Да и сама эта жизнь лежала теперь за дощатой границей, всего метрах в трех, но такая недосягаемая. А по эту сторону забора — только несколько зеленых яблок в мокрой грязи. Эти яблоки, упавшие с веток одичавших дедовских яблонь, были последним, что видел Кауров, перед тем как его подняли в накрытый тентом темный кузов машины.

Кузов был полон картошкой. Каурова вытряхнули из кокона прямо на нее, протащили за руки чуть вперед. Здесь он больно ткнулся лицом в крупную металлическую сетку. «Клетка!» — ужаснулся догадке Геннадий. Потом его опустили в низ этой клетки, на дощатый пол. На запястьях — только теперь уж на обоих — защелкнулись наручники. А на лицо упала тряпка, смоченная вонючей одуряющей жидкостью. Он попробовал стряхнуть тряпку, но чья-то большая пятерня плотно прижала ее прямо к носу.

Сознание покидало Каурова. Он расслышал, как щелкнул на клетке замок, как на нее сверху стали накидывать картошку. А потом его придавило тяжелым сном.

Каурову снилось, что его расстреливают в лесу. Он не видел своих убийц. Но слышал, как они переговариваются и передергивают затворы винтовок у него за спиной. Руки его были связаны, ноги разуты. К голым ступням присохла серая грязь. Кауров попытался стереть ее о траву. Но в этот момент раздался оглушительный выстрел, спину обожгло между лопатками. Перед глазами закружились деревья, а потом на него упало синее небо. Кауров понял, что лежит ничком на земле, не в силах пошевелиться. Да и не хочет он шевелиться, а только лежать вот так и смотреть на небесную красоту. Над ним сгрудились неясные силуэты убийц. Они о чем-то неразборчиво говорили, тыкали в него сапогами, били в горло и живот прикладом винтовки, проверяя, жив или мертв. Но эти удары не причиняли боли. Потом убийцы исчезли, а Кауров остался лежать. И было ему хорошо. Ни о чем не думалось, ничего не хотелось. Небо наполнялось золотым солнечным светом, уплотнявшимся, прибывавшим откуда-то слева. Да и сам он как будто растворялся в этой спокойной, умиротворяющей золотой синеве. Утонуть в ней побыстрее, утонуть до конца — было последним еще доступным желанием. Но вдруг между ним и небом возникла досадная помеха. Сначала какая-то тень закрыла от него синеву. Потом эта тень начала густеть, укрупняться и приобретать черты человеческого лица. Узнаваемого лица. Это было лицо деда Акима, который, как теперь уже знал Геннадий, на самом деле был Лазарем.