Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

Напрягая жилы на лбу, Лазарь кричал ему в лицо: «Вставай! Очнись! Это я». Обнимал за шею. Тряс за плечи. А потом взял за руки и потащил куда-то. «Щас, щас, потерпи, недолго осталось», — успокаивал дедушка. Затем он подлез под Геннадия, поднял его и понес. Небо исчезло. Теперь перед глазами только зеленела густая трава. Дед Лазарь не дал Геннадию раствориться в золотой синеве. Он нес его на себе лицом вниз, приговаривая: «Не верь смерти. Обманет. Не время тебе помирать. Слышишь! Всех нас погубишь!». Геннадию было тягостно слушать все это. Ему хотелось опять поскорее увидеть небо. Он собрался с последними силами и попытался задрать голову вверх. Но дед не дал ему этой прекрасной возможности. Он обхватил тело внука половчее. Прижал его голову к своей, пропахшей табаком голове. Так что всех усилий Геннадия хватило лишь на то, чтобы чуть скосить взгляд в сторону. Там, в стороне, он не увидел неба. А увидел только старый дедовский дом, стволы старых яблонь. И очнулся от сна…

Вокруг него была темнота, пропитанная запахом сырой и частично гнилой картошки. Этот запах Геннадий еще со времен студенческих стройотрядов терпеть не мог. Но сейчас обрадовался ему. Обоняние по-прежнему служило Каурову и подсказывало, что он пока не расстрелян, а жив. И боль между лопатками была вызвана вовсе не пулей, а попавшей в клетку большой картофелиной, упиравшейся в спину.

Геннадий повернулся на бок и катнул картофелину плечом в сторону. Усыпляющего платка на его лице не было. Судя по слабому сладковатому запаху, он валялся у изголовья. Кауров пошевелил ногами, пытаясь определить размеры металлической клетки. Она была не больше полуметра в высоту и двух метров в длину, но зато довольно просторная в ширину. Кауров три раза мог в ней перевернуться. Еще он сначала ногами, а затем и руками (они были защелкнуты наручниками спереди, а не за спиной) нащупал на полу рядом с собой две большие пластиковые бутылки — пустую и полную. А также квадратный брусок, оказавшийся половиной буханки черствого черного хлеба. У Каурова уже несколько часов не было во рту и маковой росинки, но ему до сих пор не хотелось ни пить, ни есть. Страх, отчаяние, боль — вот чем жил его организм все эти часы. Даже справить нужду Геннадию не хотелось. Хотя еще когда со станции шел к дому деда, всю дорогу терпел. Но неужели! Кауров потрогал джинсы между ног — они были влажные. Точно! Обмочился! То ли в доме, потеряв сознание, на глазах у сына и жены. То ли уже в грузовике во сне. Геннадию на секунду стало противно от того, что он так стремительно превращается в скотину. Избитый, униженный, обоссанный, — а что же ждет его впереди? Ясно что! Эти люди не особенно и скрывали…

Мозг Каурова опять пропитался животным страхом. Почему его не убили сразу? Зачем нужно его куда-то везти? Решили пытать, мучить? Но это можно было делать и в доме. Не хотели при жене и сыне? Что за сантименты! Стоп! Тут Каурова пробила еще одна страшная мысль — а живы ли Вася с Полиной? Может, они сейчас лежат в лужах крови? Но нет, нет! Зачем тогда его куда-то везти! Ведь это же риск для преступников. Если бы они убили жену и сына, то и его гораздо безопаснее было бы пытать и убить прямо там, в доме. Значит, Вася и Полина живы! Но логические умозаключения Геннадия тут же уперлись в ужасный вывод: жена и сын — свидетели. Они видели преступников. Они могут сообщить в милицию о его похищении. О боже! Их не могли оставить в живых! Или все-таки могли? Зачем убивать? Достаточно привязать к чему-нибудь и спокойно себе уезжать. Но и эта мысль не принесла облегчения. В заброшенном доме, в почти необитаемом районе, связанных Васю с Полиной долго никто не найдет. Они могут сколько угодно кричать — их никто не услышит. Будут умирать на глазах друг у друга, сначала Вася, потому что маленький и слабенький. Видя это, Полина будет медленно сходить с ума… Нет, нет, нет! Кауров изо всех сил прикусил губу. Хотел болью прогнать черные мысли. Мысли не уходили. Ему нужно было срочно очистить от них голову. А что потом? Тупо ждать конца? Как ждут своей очереди свиньи на скотобойне. Или все-таки действовать? Но как? Что там делают в критических ситуациях герои кинобоевиков? Кауров напряг мозг, пытаясь припомнить хоть один фильм, где герой оказался бы в похожей ситуации. Не было таких фильмов. Ни разу еще он не видел, чтобы кого-то заковывали в наручники, сажали в клетку и заваливали сверху картошкой. Был такой иллюзионист Гудини, которого в наручниках закапывали в землю, а он в считаные минуты, пока хватало воздуха, освобождался от браслетов и вылезал на поверхность. Но Гудини, насколько помнил Кауров, постоянно развивал и тренировал свое тело, мог напрягать, расслаблять и гнуть руки так, что они пролезали сквозь наручники. Но он-то не Гудини… Он жалкое, слабое, глупое, никчемное существо, не способное оградить от опасности себя и самых дорогих, близких людей. Если бы он не велел Полине ехать в Лугу в заброшенный дом, этого кошмара не было бы. Неизвестно, что стало бы с ним самим — сумели бы эти преступники схватить его на питерских улицах или нет, но жена и сын скорее всего были бы живы… Что он наделал! А ведь есть еще мама в больнице. Она ничего этого не переживет. Преодолевая мучительную слабость во всем теле, Геннадий завыл в голос. Он плакал без слез. Кусал губы. Бился затылком о дощатый пол. Скреб по нему ногтями… Кауров больше не был Кауровым. Не был человеком. Он стал никем.