Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Осиновый? — вырвалось у Каурова.

— Ну, это уж я не знаю. Но меня больше всего другое потрясло — то, что от руки Лазаря Черного здесь несколько учителей погибло. По утрам они детишек учили, а по вечерам — взрослых. Так вот, вечерами этот Черный прямо во время уроков убивал их через окно на глазах учеников. Я все понимаю, классовая борьба, но учителей-то за что жизни лишать? Они ведь скот не отбирали и в колхоз никого насильно не гнали.

После этих слов раздалось настойчивое покашливание.

— Ты погоди, Тамара, переведи дух. Все уши гостю прожужжала уже, — подал голос Сидор Иванович. Учительница осеклась и посмотрела на мужа укоризненно.

— Извините, что перебил интересный рассказ. Я только про учителей два слова скажу и замолчу, — уведомил тот. — Учителя в начале 20-х годов были не чета нынешним. Это были идеологические работники — вроде комиссаров в Красной армии. Присылали их по партийной разнарядке. Учили они не столько детей, сколько взрослых. И не столько грамотности, сколько коммунистической идеологии. Газеты большевистские читали вслух. Популярно объясняли идеи Маркса и Энгельса. Мозги, в общем, промывали народу, за колхозы агитировали. Так что с точки зрения врагов советской власти, очень даже было их за что убивать. Мы с Тамарой на разных позициях стоим. Бывает, заспорим с ней. Но для полноты картины, думаю, вам и мое мнение знать не мешало бы.

— Мне вся эта идеология без разницы, — поспешил успокоить Кауров обоих супругов. — Мне бы просто концы с концами связать, понять, что Лазаря Черного с моим дедом связывало.

— Оно и верно, — согласился с ним Сидор Иванович. — Идеология ничего не значит, кровные узы — вот что самое главное. Простой пример. У нас главными борцами за советскую власть братья Рогачевы были. Не евреи-чекисты, не засланные комиссары какие-нибудь, а свои, островские, казаки. Почему, спрашивается? А потому, что угораздило одного из них, Степана Рогачева, на иногородней девушке жениться. Понятное дело, любовь-морковь, да к тому ж из богатой семьи деваху взял. Но только у казаков это позором считалось. Да и земельный вопрос между казачеством и иногородним, то есть пришлым, населением тогда очень остро стоял. Станичный сход в 18-м году постановил выселить всех иногородних из Островской, а заодно и этого самого Рогачева с молодой женой. Родня его злобу затаила. А как гражданская война началась, Рогачевы все как один красными командирами заделались и начали устанавливать в округе советскую власть. А, попросту говоря, мстили за поруганную честь своей фамилии.

Заслышав о Рогачевых, Кауров повел бровью. Уж не об этих ли «братьях Р.» писала в письме Дарьюшка? Не от них ли ребенка рожать не хотела? И не их ли Лазаря Черного упрашивала поубивать?

— Расскажите об этих братьях? — попросил он.

— Рогачевы — в наших краях люди известные, — заметил Сидор Иванович. — Это от Лазаря Черного, да от Ефима Буянова не осталось следов. А Рогачевы в историю района впечатаны золотыми буквами! Школа наша их имя носит. Мемориальная доска на сельсовете висит.

— Так, может, лучше в музей пройти? — предложила учительница.

— Да, да, пойдемте, — охотно согласился Геннадий. «Тепло, тепло, горячо…» — нашептывал ему внутренний голос.

Краеведческим музеем оказалась небольшая каменная пристройка к школе, в которой трудились супруги Лукины. Тамара Васильевна — учительницей истории, а Сидор Иванович — завхозом и по совместительству учителем труда.

Музей был как музей. Ничего особенного. В одном-единственном зале размерами со школьный класс размещались семь стеллажей под стеклом. На них были разложены предметы казачьей домашней утвари — миски, прялки, полотенца и разные другие непонятные Каурову вещи. Самое ценное, что было в музее — старые фотографии. Всего около сорока групповых снимков, все мужчины на которых были бородатые и усатые и фотографировались в одних и тех же бравых позах, выпятив грудь. Некоторые казаки старались придать себе нарочито грозный и даже свирепый вид, будто хотели напугать фотографа. Было в этих лицах что-то нездешнее и притягательное. Кауров представил себе, что людям с фотографий оставалось недолго ждать страшных революционных катаклизмов, в которых рухнет вся их прежняя жизнь, что многим из них суждено погибнуть на гражданской войне. Почти у всех казаков на снимках были затерты погоны и ордена — должно быть, родственники позже, в советские годы, во избежание репрессий соскребали со своих дедов и отцов весь компромат.