Он рос безотцовщиной, и, сколько себя помнил, главным человеком в его жизни была мама. Даже в сложный период полового созревания, когда бурлящие в крови гормоны превращают подростков в настоящие исчадия ада, его отношения с мамой испортились далеко не так сильно, как у большинства сверстников. Разумеется, он принес ей немало огорчений, но она не стала меньше его любить, и он об этом отлично знал.
Богато они не жили никогда; честно говоря, их семейный бюджет не дотягивал даже до уровня так называемого среднего достатка. Поэтому ни о каком высшем образовании не могло быть и речи, так же как и о том, чтобы откупиться от службы в армии. Он честно отмотал срочную, а потом подписал контракт и подал рапорт о переводе на Кавказ: участникам боевых действий платили приличные деньги, а мама к тому времени уже начала болеть и больше не могла зарабатывать на жизнь самостоятельно, без помощи сына. Какое-то время все было нормально: мама переживала, а он слал ей бодрые письма и денежные переводы, гордый тем, что наконец-то может ей помочь — помочь по-настоящему, а не просто подмести пол в квартире и вымыть после ужина посуду.
Позже ему часто приходило в голову, что все это стряслось именно из-за его дурацкого самодовольства. Он возомнил, что все плохое позади и теперь в его силах сделать так, чтобы мама жила до ста лет, ни в чем не нуждаясь. Видимо, кому-то там, на самом верху, сильно не понравилось его самомнение, и он был жестоко наказан: у мамы обнаружили рак, химиотерапия не помогла, и спасти ее могла только сложная дорогостоящая операция в заграничной клинике. То, что он мог заработать, было каплей в море; время шло, вместе с ним, как вода в песок, уходила мамина жизнь, а он все так же ходил в рейды, кусая по ночам кулаки от сознания своего полного бессилия.
А потом появился человек Курбаши, предложивший приличную сумму за пустяковую, по его словам, работу. Для того, кто позже стал зваться Данайцем, этот пустячок вовсе таковым не являлся, но Курбаши не солгал, пересказывая эту историю капитану Николаше: он действительно колебался не дольше полутора минут, выбирая между жизнью матери и тем, что принято называть воинским долгом. Тем более что ничего особенно страшного от него не требовалось: Ти-Рексу было не привыкать латать дырки в шкуре, и подстрелил его Данаец аккуратно, не нанеся драгоценному здоровью командира ощутимого вреда.
Правда, потом от него потребовали дополнительных услуг, но и это он пережил довольно легко, поскольку, как и многие его коллеги, считал, что хороший мусульманин — мертвый мусульманин. Это была просто еще одна зачистка, в ходе которой, как это частенько случается, пострадали мирные жители. В доме, обитателей которого они с человеком Курбаши перестреляли, как бешеных собак, не оказалось ни одного взрослого, способного держать оружие мужчины. Можно было с большой вероятностью предположить, что упомянутые мужчины ушли воевать — ясно, что не под российским флагом, — а раз так, пенять им и их близким не на кого: на войне как на войне.
Жаль, что все это было напрасно. Заработанные предательством деньги не спасли маму, она все равно умерла, но Данаец пережил и это. Война научила его строить в сознании защитные барьеры, за которыми скреблись и бились, не в силах вырваться на волю, и горе, и стыд, и страх перед расплатой. Он жил, как получалось; Курбаши держал его на коротком поводке, время от времени напоминая о себе разовыми поручениями, которые, надо отдать ему должное, всегда щедро оплачивал. Потом возникло это дело, и он согласился, неожиданно для себя испытав искреннюю радость от встречи с теми, кого когда-то предал и теперь должен был предать вторично. Тренированное сознание и теперь ухитрилось найти спасительную кучу песка, чтобы спрятать в нее голову: будь что будет, авось все как-нибудь само обойдется. Ти-Рекс тоже не лыком шит; может быть, Курбаши сильно переоценил свои возможности, затеяв эту авантюру, и она станет для него последней. А если нет… Что ж, тогда Данаец не потеряет ничего и никого, кроме людей, которые для него и так давным-давно умерли.
Дело вплотную приблизилось к развязке. Ти-Рекс на поверку оказался не так хорош, как о нем говорили: он позволил себя убить, бросив дурачье, молившееся на него, как на чудотворную икону, на произвол судьбы. И дурачье, пренебрежительно отринув призрачный шанс спасти свои шкуры, отправилось прямиком в логово непобедимого Курбаши, чтобы свести счеты с человеком, который мог стереть их всех с лица земли одним движением мизинца. Они вошли в дом, из которого могли выйти только вперед ногами, и Жук, притаившись за углом, мысленно послал ко всем чертям обоих — и смертельно надоевшего своей непроходимой, крикливой тупостью Баклана, и хитрого, непредсказуемого Спеца, у которого хватило ума на то, чтобы вычислить Курбаши, но не хватило на то, чтобы оставить его в покое. Он не испытывал ни малейших сожалений по поводу того, что прямо сейчас происходило с ними там, в доме. Да, когда-то они воевали рука об руку, ели из одного котелка и делили поровну все — и последнюю краюху хлеба, и последний автоматный рожок, и глоток спирта, и жизнь, и смерть. Но с тех пор утекло много воды, и, если разобраться, эти двое никогда не были ему по-настоящему близки. И черт с ними, в конце-то концов! Что сделано, то сделано; прошлого не вернешь, и, пустившись бежать под гору, надо просто перебирать ногами, иначе непременно свернешь шею…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу