Эндрю Бергман - Большая чистка сорок четвертого года. Кот привратника

Занавес опускается, Ли. Материалы прошу доставить в контору по известному Вам адресу.

Как самочувствие?

Ваш…».

Вот так — коротко и ясно. И не без юмора. Я даже погладил себя по голове. Потом сунул бланк и письмо в конверт, надписал: «Ли Фактору, „Уолдорф Тауэрс", срочно», надел шляпу, запер дверь конторы и вышел на улицу.

Было пасмурно, небо затянули такие темные тучи, что некоторые автомобили двигались с включенными фарами. На такси я домчал до «Уолдорф Тауэрс», умудрился, никем не замеченный, опустить письмо в почтовый ящик в вестибюле, купил там же газету, выскочил на улицу и успел, перебежав дорогу, нырнуть в кофейню до начала ливня. Тяжелые капли забарабанили по стеклам.

— Ничего себе! — сказала рыжая молоденькая официантка, поглядев мимоходом в окно. Пудра, румяна, в глазах — мечта о женихе-миллионере. Хлопнуть, что ли, девчонку пониже спины, чтобы вся эта дурь с неё слетела? — Сейчас народ сюда валом повалит.

— Сочувствую.

— Ничего, я привыкла.

Ну, раз привыкла, тогда другое дело. Я заказал рулет из телятины и развернул газету. Приятных новостей было предостаточно. Русские со дня на день должны были освободить Минск, родину предков мистера Ливайна. Союзные войска продвигались к Сиене и Гавру. Половину первой полосы занимали материалы, посвященные одному из самых молодых кандидатов на пост президента за всю историю Соединенных Штатов, метеору на политическом небосклоне, достойнейшему из соперников Рузвельта… Вы поняли, кто имелся в виду? Правильно, Томас Дьюи-Так, так. «Янки» снова проиграли.

Официантка принесла рулет, я жевал неторопливо, даже задумчиво. Дождь был, что называется, проливной. Люди, сгорбившись, пробегали мимо окна, прикрыв головы кто газетой, кто сумкой. Раскрывались зонтики. Потоки жидкой грязи неслись вдоль тротуаров. Прохожие теснились под козырьками парадных, посматривая то на часы, то на небо.

Я выпил три чашки кофе и проштудировал страничку юмора — лишь тогда ливень прекратился. И сразу появилось солнце. Я расплатился и вышел на улицу. С тента над входной дверью еще капало. Тротуары блестели. Смеющиеся люди продолжали движение.

Телефон, когда я вошел в контору, трезвонил что есть мочи. Я знал, что на другом конце провода не угомонятся и будут звонить до упора, поэтому очень спокойно отпер дверь, аккуратно водрузил шляпу на голову лося и, помедлив еще с полминуты, снял трубку. Похоже, вчера я все-таки перестарался, вразумляя Фактора рукояткой револьвера, потому что он до сих пор был не в себе и выкрикивал, как попугай:

— Ливайн!.. Ливайн!.. Это Ливайн?…

— Ну я, я, кто же еще.

— Послушайте, что это за бред вы мне прислали? За кого вы меня принимаете? За полного идиота? Сэвидж намерен каяться перед всей Америкой в том, что его дочь снималась в низкопробных фильмах? Должен вас разочаровать, Ливайн, это даже не смешно. Не ожидал от вас…

— Ли, примите холодный душ, — сказал я, повесил трубку и с большим удовольствием принялся выковыривать из зубов остатки телятины. Конечно, он позвонил снова.

— Какого черта вы вешаете трубку, даже не дослушав? Я представляю интересы президента Соединенных Штатов…

— Вот я и подумываю, не сменить ли мне гражданство.

— Что вы хотите этим сказать? Я имею в виду ваше письмо.

— Только то, что там написано. Перечитайте повнимательнее.

— Я читал уже несколько раз. Сэвидж собирается произнести какую-то безумную речь по нью-йоркскому радио…

— Правильно. Верните пленки и негативы — и он не станет этого делать. Все очень просто и понятно.

— Не хитрите, Ливайн, у вас это плохо получается. Идея послать мне пресс-релиз, конечно, принадлежит вам. Я думал, вы умнее. Я думал, вы прямой, смелый человек…

Мне наконец надоело:

— Послушайте, Ли, я занят, у меня клиенты. Если вы мне не верите, позвоните на радио и спросите, что у них значится в программе на Четвертое июля в десять часов вечера. Сами посудите, ну какой смысл нам блефовать, если мы, извиняюсь за выражение, уже держим вас за яйца?

— Не смешите, Ливайн. Под угрозой репутация Сэвиджа, а вы утверждаете, что держите нас за яйца! Ну и хохмач.

— Допустим, я хохмач, но все же советую представить, что случится, если Сэвидж придет на радио и чистосердечно расскажет о проделках своей несовершеннолетней дочурки, которая, кстати, уже повзрослела и остепенилась, а заодно о том, как Демократическая партия шантажировала его жалкими пленками с порнухой. Думаю, авторитет Рузвельта пошатнется. Фактор, вы в капкане, и сами это понимаете. Тащите пленки, вам же легче будет. Избавитесь от лишних хлопот.