Джоанн Харрис - Другой класс

Я не успел даже крикнуть, чтобы предупредить его. Я и осознать-то толком не сумел того, что происходило буквально у меня на глазах. Позднее, вспоминая все это, я, так сказать, замедлил скорость смены кадров до вполне доступной моему восприятию, но тогда было, разумеется, уже поздно кричать и махать руками. Все было кончено.

Итак, Спайкли замахнулся дубинкой (которая впоследствии оказалась битой для раундерза), а Харрингтон стоял и смотрел на это. Уинтер, стоявший возле перил, удара никак не ожидал, но, когда бита уже просвистела в воздухе, он успел боковым зрением заметить резкое движение и чуть отклонился в сторону. Если бы удар Спайкли все-таки попал в цель, Уинтер, наверное, умер бы на месте или был бы тяжело ранен – и тогда Спайкли ничего не стоило бы довести задуманное до конца.

Я успел все это себе представить еще до того, как мой голос наконец вырвался наружу в виде истошного крика. Потом я услышал тошнотворный звук удара, увидел, как кто-то рухнул на колени…

Но на этот раз целью удара оказался вовсе не Уинтер. В тот момент, когда Уинтер попытался увернуться, Спайкли, мгновенно сориентировавшись, изменил направление удара и врезал полированной битой прямо Харрингтону в висок…

21.11

Это и помогло мне стряхнуть с себя внезапно охвативший меня паралич, и я, испустив боевой клич – самым громогласным своим, «башенным» голосом, – бегом бросился к мосту. Ноги мои скользили на глинистой тропе; колено терзала мучительная боль; икру опять свело судорогой. Я слегка пошатнулся, и тот проклятый невидимый палец тут же начал исполнять свое привычное соло – то ли на тубе, то ли на саксофоне, – пробираясь куда-то вглубь примерно на уровне второй и третьей пуговицы моего жилета.

Между тем на мосту творилось нечто невообразимое: Харрингтон лежал ничком без движения; Уинтер тоже упал на колени с ним рядом, и я решил, что Спайкли все же и его сумел задеть битой. Но потом, подбежав поближе, я понял, что у него, похоже, приступ астмы: он задыхался и судорожно хватал ртом воздух…

Когда-то давно у меня в классе был один ученик, обладавший столь сильной впечатлительностью, что у него начинался приступ панического удушья, стоило ему стать свидетелем какого-нибудь, хотя бы самого минимального насилия. С ним это, например, регулярно случалось во время состязаний регбистов или во время шуточных сражений на игровой площадке; а однажды, когда у нас в школе поставили «Кориолан» Шекспира, где было довольно много «кровавых» сцен, он до такой степени расстроился, что ему пришлось выйти из зала. Наш старый директор даже хотел его наказать – побить тростью – за «проявленную трусость и несдержанность» (у Шейкшафта никогда не хватало терпения на «возню с чувствительной бригадой», как он выражался), но я этому мальчишке искренне сочувствовал и постарался все уладить. Того мальчика звали Джозеф Эппл, и он в итоге плохо кончил. Но он тем не менее был одним из моих учеников, как, впрочем, и Джонни Харрингтон. И каковы бы ни были наши с Джонни разногласия – по поводу досок почета, нового расписания и даже пресловутой поминальной службы, о которой так просил Гарри, – мне приятно сознавать, что инстинкт классного наставника меня не подвел, благодаря чему я все же успел вмешаться и защитить своего бывшего ученика.

Поскольку Уинтер был совершенно беспомощен и по-прежнему стоял на коленях, Спайкли ничего не стоило бы с легкостью завершить начатое. Но произошло то, чего он никак не ожидал: перед ним возник его бывший классный наставник, который, из последних сил вскарабкавшись на мост и яростно размахивая руками (именно так советуют вести себя при нападении диких зверей), орал во всю мощь своих легких:

– Спайкли! Прекратите это! Немедленно прекратите!

Знаешь, Мышонок, есть в голосе преподавателя нечто такое, что никогда не теряет своей силы. И я, услышав этот голос, мгновенно вновь оказался в школе «Сент-Освальдз», словно никогда ее и не покидал; и там царил тот же запах полироли и меловой пыли; и точно так же падали на Южную лестницу солнечные лучи; и герани по-прежнему благоухали на подоконнике в классе Гарри.

Старый мистер Стрейтли, конечно, еще больше постарел. Мне вообще не верится, что он когда-либо мог выглядеть молодым. А теперь он и вовсе превратился в толстого, краснорожего, неповоротливого старика; и это, разумеется, был никакой уже не лев, а скорее слон; большой старый слон с маленькими глазками, очень злой и готовый к нападению. А ведь еще несколько мгновений, Мышонок, и с твоим братцем было бы покончено. Он, собственно, был уже повержен к моим ногам, я уже почти чувствовал вкус победы, и тут откуда ни возьмись появился этот Стрейтли, и все сразу пошло не так. Во всяком случае, появления свидетеля я никак не ожидал. И все же, как мне казалось, даже в его внезапном появлении было нечто романтическое; казалось, я все время ждал чего-то подобного – некой финальной сцены, которую потом описал бы на последней странице своего дневника.