Б. Седов - Судьба и воля

– Моя смерть ничего тебе не даст, – Киржач предпринял отчаянную попытку спастись. – А моя жизнь может сделать из тебя богача!.. Сколько ты хочешь?! Миллион?!. Два?! Три?!. Я все отдам!

– Если бы ты, гнида, хотел убить только одного меня, я, возможно, еще бы подумал над твоим предложением, – честно сказал Грек. – Но ты предлагаешь мне деньги в обмен на жизнь и здоровье близких мне людей. В обмен на живьем сгоревших отца и сестру, в обмен на чудом не погибшую жену и нашего неродившегося ребенка, в обмен на доведенную до шока и пережившую самое тяжелейшее в жизни нервное потрясение мать. Ты хоть сам понял, что ты мне сейчас предложил, выродок?!

– Не убива-а-а-а-ай! – слезно умолял чиновник. – Я сделаю все, что ты х-о-о-оче-ее-шь!.. Только не убива-а-а-а-а….

Артем, дымя сигаретой, некоторое время с ненавистью смотрел на сникшего, раздавленного, до кучи оказавшегося к тому же еще и сексуальным извращенцем, потом сделал последнюю затяжку, выплюнул окурок на ковер, придавил ногой, с грустью опустил глаза на пистолет, в обойме которого, по требованию Вырвидуба, было всего два холостых патрона. Стиснув челюсти, убрал бесполезную железяку обратно за ремень джинсов, расстегнул «молнию» на поясной сумочке-кенгуру, достал крохотную цифровую видеокамеру. Произнес, цедя слова:

– У тебя, ур-род, есть только один шанс!

Увидев в руках воскресшего из мертвых беглеца видеокамеру, чиновник сразу все понял. Он буквально взвизгнул от радости и часто-часто закивал, без лишних слов демонстрируя полную готовность взять на себя все смертные грехи человечества со времен сотворения мира, только бы находящийся у Грека пистолет не сделал сегодня, в Савикино, ни единого выстрела.

– И запомни, падла, – предостерегающе сказал Грек. – Не дай тебе Бог потом, в суде, отказаться от своих показаний. Ты не проживешь даже до захода солнца. Ты все понял, выродок?!

– Д-да! Я готов! Я все расскажу, клянусь!.. – Киржач готов был соскочить с кровати, упасть перед Артемом на колени и, виляя хвостом, до дыр вылизать его кроссовки.

Дело было сделано. Грек вдруг ощутил, как невероятно он устал за последние пять недель, предшествовавшие затеянной генералом, не совсем корректной с точки зрения закона, но безусловно эффективной операции по раскалыванию усть-озернинского нелюдя.

Он смотрел на сидящего на огромной кровати, испуганно вжавшего голову в плечи, одетого невесть во что, обмочившегося, дрожащего, как последняя тварь, сексуального извращенца с до сих пор зажатым в руке искусственным членом и вспоминал того надменного, пахнущего дорогим парфюмом, упивающегося своей властью над людьми отморозка, справлявшего в «Мельнице» свой день рождения в окружении подельников по грабежу страны, «мочалок» в сверкающих шмотках и почтительно улыбающихся, подхалимски гнущих спину завистников.

И еще Грек вспомнил прочитанное много лет назад, в институте, изречение древнего философа Платона: «Когда с облеченного властью низложенного наглеца снимают дорогие одежды и лишают его всех привилегий, он становится более жалким и отталкивающим, чем покрытый язвами, просящий милостыню нищий. Теряя иллюзорную, данную не силой духа и умом, а только лишь деньгами и положением власть над людьми, он становится тем, кем он является в действительности, – ничтожеством».