Б. Седов: Рывок на волю

Я выбрался из чистилища. Я вернулся из преисподней. Как – не знаю, не ведаю, но случилось такое, что распоганейшее состояние, которое не смог бы описать и Достоевский, вдруг отпустило…

Распоганейшее – действительно. Хотя простреленная автоматной пулей нога почти не болела, зато давали знать о себе отбитые почки и печень. Но и это можно было бы списать со счетов, если бы не жесточайшая депрессия, которая не отпускала ни на миг и долбила меня единственной мыслью: «Я проиграл, меня развели по полной программе, как последнего дилетанта. Я допустил такую кучу ошибок, что не смог ни только пуститься в бега, хотя сделать это казалось элементарным, но мне даже не удалось уйти от мерзкой действительности самым простым путем, а именно потонуть в болоте или подставиться под ментовскую пулю. И вот, в результате мой враг номер один кум ликует и получает поздравления за идеально проведенную операцию, солдатики разъезжаются по отпускам, а я торчу в сыром холодном кичмане, скриплю зубами от боли, выслушиваю насмешки охраны и донимаю себя упадочническими мыслями…»

Три дня назад, когда мы не смогли незаметно уйти из промзоны, зацепили за собой хвост и оказались загнанными в болото, я сумел оторваться от группы преследования метров на сто и был уверен, что сейчас либо провалюсь в непроходимую топь, либо получу в спину автоматную очередь. Но ни то, ни другое. Сволочной кум, возглавлявший погоню, сумел одним-единственным выстрелом прострелить мне бедро, притом все сделал настолько ловко, что пуля прошла навылет, разорвав мышцы в считанных миллиметрах от берцовой кости. И я свалился на мокрый, пропитанный влагой мох между кочек, поросших брусничником. И пока ждал еще одной пули, пока силился сообразить, что происходит, пока безуспешно искал глазами поблизости хотя бы одну бочагу, в которой можно было бы утопиться, до меня успели добраться трое солдат. Трое здоровых лбов, мечтающих отличиться и съездить в десятидневный отпуск. Ну и куда против них было мне, измученному погоней, да еще и с пробитой пулей ногой? При всем том, что с собой у меня не было даже перочинного ножика.

Совершенно не помню, пытался ли я хоть немного порыпаться против этих парней. Наверное, пытался – уж такой я дурак, что и в, казалось бы, безнадежнейших ситуациях готов огрызаться до последнего. Но ясно одно – со мной никто особо не церемонился. И следующее воспоминание, когда я тяжело и мучительно приходил в себя, – это холодная одиночная клетуха ШИЗО с бетонным полом и шершавыми, покрытыми влагой стенами. И кое-как перебинтованная нога. И отбитые внутренности. И давящая на психику депрессия: «Господи, и что я наделал! Провалил так хорошо подготовленную операцию!»

Следующие трое суток прошли в каком-то угаре. Я ничего не ел. Я не общался с иногда совавшимися ко мне в камеру цириками, даже не огрызался на их попытки меня подколоть, объяснить, какое же я дерьмо, и какие кошмары ждут меня впереди. Я не владел совершенно никакой информацией о том, что в эти дни происходит на зоне. Но зато никто меня, доходягу, не трогал, не избивал сапогами и резиновыми дубинками. Никто не пытался задавать мне вопросы. Про меня, казалось бы, все совершенно забыли, если бы не одно «но». Очухавшись в камере, я обнаружил рядом с собой комплект перевязочного материала и антисептики. Неслыханное дело, но зато теперь я мог заниматься своей ногой, чем и не преминул воспользоваться. Как бы мне ни хотелось сдохнуть, но оставаться одноногим в мои планы никак не входило. И все шло к тому, что я даже не охромею, а мое бедро придет в нормальное состояние не позже, чем через месяц. Правда, за этот же месяц в том сыром каземате, где я находился, можно было заработать себе целый букет других недугов, начиная с обычного истощения и заканчивая радикулитом и туберкулезом. И этого я весьма опасался.

Но на четвертый день ситуация изменилась. Вернее, не совсем так – изменилась. Она просто немного улучшилась. И этим, как ни странно, я был обязан куму.

– Разин, на выход!

Этого прапорщика Смирнова я знал хорошо. Раньше он дежурил в промзоне, потом на КПП, и вот теперь перевелся в ШИЗО. Уж не знаю, что подвигло его на такой шаг, ведь ни особой жестокостью, ни чрезмерной жадностью – а ведь ШИЗО считалось теплым местечком, где можно делать хорошие деньги, – Смирнов не отличался. Это был увалень с фигурой штангиста-тяжеловеса и удивительно спокойным характером. И на зоне над ним подсмеивались, даже складывали про него безобидные анекдоты, но в то же время его глубоко уважали. Две вещи, практически несовместимые, но в этой жизни случается всякое.