Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения

– Вы, как моя мама, – улыбнулась я ей. – Она у меня тоже медсестра и тоже всю мою жизнь мне так говорит.

– Вот видите, – улыбнулась Кристин в ответ, – маму надо слушаться.

– Угощайтесь, – протянула я коробочку.

– О, спасибо… Я…

Сейчас начнутся церемонии, типа «неприлично принимать от пациентов подарки»…

– Угощайтесь, – требовательно повторила я. Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку, выложила в нее почти полностью верхний ряд конфет и протянула Кристин.

– Спасибо, вы очень добры, – сказала она. – Но мы с вами будем есть сладкое после ужина, да?

– Разумеется, – заверила я ее.

Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?!

Больше не могу. Пусть Джонатан придет и пусть будет что будет! Одной мне не справиться – ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих, свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок.

Было уже поздно и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.

Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть…

Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.

– Ваши конфеты! – крикнула она, задыхаясь.

– Что мои конфеты?

– Отравлены! Вызовите полицию!

И она исчезла в коридоре.

Отравленные конфеты.

Предназначенные мне.

От Джонатана.

Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни. Он просто взял и без всякого спроса поучаствовал. В моей жизни и смерти…

Только вмешательством ангела-хранителя можно объяснить тот факт, что отравленные конфеты достались не мне!

Бедная медсестра, буду молить бога, чтобы она выжила…

Я вызвала комиссара Гренье – уже в который раз за этот день! – и заплакала – уже в который раз за этот день…

Бог мой, но зачем? Зачем ему было это нужно? На кого он работает?

Я вспомнила, как профессионально разбирался он в прослушивающих устройствах. Кто же он такой, этот англичанин? И англичанин ли он? Что ему за дело до меня? Если он хотел меня отравить, то, значит, вся его любовь была лишь спектаклем?

Видимо, так.

«Я люблю тебя», – сказал он тогда, всего лишь неделю назад, наклонившись над моей кроватью. И я поверила.

А зря.

Вот только… Это было сказано так, что нельзя было не поверить. Будто слова шли из глубины его сознания, помимо его воли, которая сопротивлялась…

Но ведь это он принес конфеты?

– Да, это от Джонатана. Нет, я не спрашивала, от кого, но вместе с ними у меня в палате оказался букет роз, точно такой же, какой он принес мне на прошлой неделе. Поэтому я решила… – отвечала я на вопросы.

Комиссар посмотрел на часы.

– Дневная смена уже закончилась. Придется побеспокоить персонал на дому.

– Алло! – Комиссар звонил из ординаторской, куда я потерянно приплелась вместе с ним. Я не могла сидеть одна в палате и думать о том, что меня все предали – Игорь, Джонатан…

– Комиссар Гренье у телефона. Вы сегодня видели кого-нибудь, кто заходил в палату Ольги Самариной, номер 311?

Видя, что ему разрешили курить, я тоже закурила сигарету. Комиссар покивал трубке:

– Да, я знаю, о ком идет речь, с английским акцентом, да? Угу. – Он снова покивал. – Да, с букетом роз. А конфеты у него в руках были? Да, очень важно. Ну, не заметили так не заметили. Может, кто-то другой приносил? Что ж, спасибо. Прошу вас завтра прийти в комиссариат к десяти часам, нам нужны ваши показания в письменном виде. Спокойной ночи.

Следующий звонок повторился почти в точности, потом еще один.

Комиссар положил трубку и повернулся к нам.

– Пока никто не может с точностью сказать – не обратили внимания. Хотя это уже о чем-то говорит: были бы конфеты – заметили бы… Кому я еще могу позвонить? – спросил он старшую медсестру.