Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения

И я перестала спрашивать.

Я перестала спрашивать, я перестала смотреть на себя в зеркало, я перестала гадать, что происходит, и мучить себя вопросами, на которые не было ответа. Я жила, как заведенный механизм – тррк, тррк, тррк ключик – пока завод не кончится. Время словно остановилось. Завтрак, обед и ужин хоть как-то размечали мой больничный день временными категориями: утро, день, вечер; снова утро, день, вечер, и завтра опять утро, день…

Джонатан приходил регулярно и ненадолго, приносил фрукты и сладости, пил со мной кофе возле автомата и сидел со мной в курилке, составляя компанию моей послекофейной сигарете, заходил на десять минут к Шерил «поболтать» – все было выдержано в тоне любезном и светском, сдержанном и холодноватом – Джонатан всем своим видом показывал, что не собирается навязываться со своими чувствами, жалеет о вырвавшейся фразе, и вообще ничего такого и вовсе не было. Ги приходил все реже и реже; Шерил не откликалась, застыв, вместе со временем, в неподвижности…

Дня через три Кати заглянула в мою палату.

– Удивительно, как трудно во Франции найти людей, которые говорят по-английски… – сказала она.

– А что, все должны?..

Кати окинула меня взглядом.

– Я рада, что могу с вами общаться, – сказала она наконец.

– Милости просим, – ответила я. – Вам нужно что-то перевести?

– Я постепенно привожу в порядок вещи Шерил. И я не нашла у нее документов.

– Каких?

– Всех. У нее не оказалось никаких документов. Ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни диплома об окончании колледжа, ни водительских прав.

– Паспорт она носит в сумке, я сама видела. У нее всегда в сумке был еженедельник, паспорт и права. А вот свидетельство и диплом… Они должны были быть в ее вещах. Значит, надо сообщить в полицию?

– Я хотела вас попросить это сделать…

Я набрала номер, оставленный мне комиссаром Гренье, и объяснила суть дела.

– Я проверю наш список обгоревших вещей, находившихся в машине, возможно, там зафиксированы ее паспорт и другие документы. Подождите у телефона.

Кати внимательно прислушивалась к нашему разговору, стараясь уловить во французском языке знакомые ей слова. На слово «паспорт» она усиленно закивала.

Трубка снова ожила.

– Паспорт, водительские права, документы на машину… Портмоне… Это все. Мы сделали опись и передали все в больницу. Документы сильно пострадали, но поменять их может только сама Шерил, я надеюсь, что она придет в себя… Ей помогут в американском посольстве. Сама сумка представляет собой жалкие обрывки кожи, но если мать Шерил хочет их забрать, то пожалуйста. Нам они больше не нужны. Значит, недостает свидетельства о рождении и диплома? А она хорошо их поискала?

– Хорошо. Их нет.

– Что же, спасибо за сигнал. Это интересная информация… – задумчиво произнес комиссар, явно не зная, куда эту интересную информацию поместить. У меня тоже не было ни малейшей идеи.

Закончив говорить с комиссаром, я перевела Кати его ответ.

– Можно, я вас еще попрошу? – спросила она.

– Спросить про вещи, переданные в больницу? – догадалась я.

– Да. Я могла бы заняться восстановлением ее документов.

Значит, Кати тоже верит, что Шерил выживет. Мне отчего-то стало легче.

Медсестра открыла нам камеру, в которой хранились вещи Шерил. Там были снятые с нее в больнице одежки, украшения, часы с разбитым стеклом; здесь же лежал черный пластиковый пакет на «молнии».

Кати перебирала вещи, и в ее глазах стояли слезы.

– Документы и портмоне в черном пакете, – сообщила нам медсестра.

Кати потянулась за пакетом и несколько мгновений держала его в побелевших пальцах, борясь с нахлынувшими рыданиями. Затем протянула пакет мне и полезла за платочком в свою сумку. Я открыла «молнию», сунула руку в пакет, вытащила портмоне и раскрыла его. Оно было пустым.

– Послушайте, – обратилась я к медсестре, – кто-то украл из портмоне все, что там было! Все деньги, банковскую карточку, проездной билет и даже фотографии! Шерил всегда носила с собой две маленькие фотографии…

– Я ничего не знаю, – испугалась медсестра. – Должно быть, нам из полиции так передали, я туда даже не заглядывала!

Мы говорили по-французски, что вполне естественно, и Кати не понимала нас, да, видимо, и не слушала, занятая своим платочком и поплывшей тушью, но на слово «фотографии» она вдруг встрепенулась и уставилась на меня.

– Фотографии… – сказала она. – У нее пропали еще и фотографии! Я хорошо помню, как она вынула из альбома несколько снимков, чтобы взять их с собой в Европу. А в ее квартире я не нашла ни одного!