Ричард Паттерсон - Степень вины

В голосе зазвучали язвительные нотки.

— Но скульптура, конечно, гораздо больше.

— Во сне вы знали, почему вы там?

Пэйджит видел, как неотрывно Шарп и Брукс смотрят на кассету. Глядя на перематывающуюся пленку, он представил Марию в белой комнате, Терри описывала ему эту комнату: Мария смотрит в пустой потолок, Стайнгардт сидит позади, она не видит его, только слышит его голос.

— Да, — тихо ответила Мария. — Просить прощения за свои грехи.

— Вы одна?

— Своего сына Карло я оставила в уличном кафе напротив. Даже во сне чувствую себя виноватой из-за того, что бросила Карло одного. Но мне непременно надо это сделать, и я не хочу ни за что на свете, чтобы Карло узнал о моих грехах.

— Они прощены?

Голос Марии начинает звучать приглушенно, тихо:

— Вначале никаких знамений не было. Кроме меня, там нет никого, я ничего не слышу, ничего не чувствую. В какое-то мгновение вспоминаю во сне то, что уже говорила себе, когда была молодой, что церковь так же пуста, как стала пуста латинская месса, когда я впервые слушала ее на английском языке. Что Бог либо покинул ее, либо никогда в ней не был. — Голос звучит еще тише. — Потом я выхожу наружу. И Он дает мне ответ. Карло ушел.

Голос прерывается, Мария умолкает. Пэйджит, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Он уже давно ничего не замечал, и ему было безразлично, смотрят ли на него Брукс и Шарп или нет.

— Вместо него два пустых бокала. — Она помолчала. — Один для меня, другой для Криса. И, кроме того, я знаю…

— Что вы знаете?

— Что Крис забрал Карло и что я должна оставить его. — Ее голос как шелест пепла. — Что мои грехи искупить невозможно.

Молчание.

— Кто такой Крис? — спрашивает Стайнгардт. — И что у вас за грехи — во сне, я имею в виду?

Снова молчание.

— Вы знаете Кристофера Пэйджита?

— Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко.

— Да. — Мария делает паузу. — Карло теперь у Криса.

Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать — о сне или о реальности. Кисти его рук непроизвольно сжались в кулаки.

— А ваши грехи? — спрашивает Стайнгардт.

— Во сне или в жизни? — Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. — Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня.

— В таком случае — во сне.

— Вы не поймете их без предварительных пояснений. Вы действительно смотрели сенатские слушания?

Пэйджит понял, что стоит в той же позе, какая у него была в комнате свидетелей, когда он наблюдал Марию на телеэкране пятнадцать лет назад: тело напряжено, устремлено вперед, он живет лишь ее словами.

— Да, — подтвердил Стайнгардт. — Как и миллионы других, я был очарован.

Мария заговорила голосом, лишенным всякого чувства, голосом юриста, говорящего о случае, бывшем с кем-то другим:

— А вы смотрели, как я давала показания?

— С большим интересом.

— Тогда для начала необходимо отметить один очень важный факт.

— Какой?

Мария помолчала. Потом ровным тоном произнесла:

— Я лгала.

Долго длилось молчание. Брукс не отрываясь смотрел на кассету, Шарп — на Пэйджита.

— Относительно чего? — спросил Стайнгардт.

— Относительно нескольких вещей. — Она снова сделала паузу; Пэйджиту оставалось только ждать.

— Извините, — сказала Мария, — но магнитофон нервирует меня.

Внезапно Пэйджит, как бы очнувшись от сна, обнаружил, что Брукс и Шарп смотрят на него.

— Почему? — спросил Стайнгардт.

— Разве это непонятно? — В ее голосе звучало раздражение. — Если то, что я рассказываю, не сохранится в тайне, — я погибла. И вообще, я не знаю, надо ли было приходить к вам.

Пэйджит коснулся пальцем переносицы; неизвестно почему, это рефлекторное движение помогло ему сосредоточиться.

— Но у вас была потребность прийти сюда, — заметил Стайнгардт.

— Да.

— А почему?

— Из-за сна. Как я уже говорила, не люблю терять контроль над собой.

— В таком случае могу вас успокоить. Кассету буду прослушивать только я и только для того, чтоб помочь вам. По государственным установлениям ее содержание — врачебная тайна, которую я хранил бы самым бережным образом даже в том случае, если бы не было соответствующего закона. Поэтому то, что вы мне рассказываете, так же конфиденциально, как если бы не было магнитофона.

От убежденности, с какой были высказаны эти слова, Пэйджиту стало не по себе. Скорее всего, от того, что вот теперь, пять лет спустя, довелось выслушать эти заверения в офисе окружного прокурора. Он взглянул сначала на Брукса, потом на Шарп, без слов обращая их внимание на это обстоятельство.