Ричард Паттерсон - Степень вины

— Какое имя ты намерен дать ему? — спросила она. — Не думаю, что имя «Карло» надо менять.

— Карло Пэйджит.

Она взглянула на него:

— Карло Карелли Пэйджит.

— Хорошо.

Быстро, почти небрежно, она расписалась.

— Ты знаешь, — спросила она, — что Карло любит черничные вафли?

Пэйджит помотал головой; удивительно, подумал он, какое мучительное ощущение, просто ужасное.

— Ладно. Он сам тебе скажет об этом.

Внезапно Мария поднялась. Пэйджит видел, как менялось ее лицо: потрясенный, затравленный взгляд — боль, гнев, недоумение от того, что сделал он с ней. Она схватила бокал, полный вина, и какое-то мгновение Пэйджит был уверен, что этот бокал сейчас будет выплеснут ему в лицо.

Но она отвернулась, выпила бокал до дна и поставила на стол перед Пэйджитом.

— Мои поздравления. Отныне ты отец Карло.

Повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.

Появившись в офисе Брукса, Пэйджит увидел на столе магнитофон и сидящую рядом с ним Марни Шарп. Рукопожатий не было.

— Тебе надо послушать, — сказал Брукс.

Дождь, моросящий за окном, бороздил оконное стекло каплями, и, казалось, дождевая влага пропитала сам воздух комнаты. Окружной прокурор не улыбался. И следа не осталось от его привычной доброжелательности. Шарп смотрела на Пэйджита мрачно-гневным взглядом оскорбленной святости.

— Где вы нашли это? — спросил Пэйджит.

Шарп подалась вперед.

— В квартире Ренсома в Ки-Уэсте, — резко ответила она. — За каких же дураков вы нас принимали!

— Не за дураков, Марни, за шизиков.

Она поджала губы:

— Трудно поверить, что вы не знали об этом; как только они прослушают кассету, ни один судья в это не поверит.

Пэйджит старательно сохранял самообладание.

— С какой стати стал бы я скрывать то, что вы так легко можете найти?

— Очень просто. Вы знали, что Карелли была пациенткой Стайнгардта. Вы только не были уверены, что у Ренсома есть эта кассета. Поэтому вы старались как можно скорее прекратить дело, до того, как мы найдем ее. — Шарп помедлила. — Конечно, не исключена возможность, что клиентка лгала вам. Если это так, то я бы сказала, что Мария Карелли — прирожденная лгунья. Но более вероятным представляется, что вы с ней заодно.

— Это бездоказательно, — резко произнес Пэйджит. — Никто не спрашивал, была ли Мария пациенткой психиатра, следовательно, никто не лгал. Это не детский сад — работа защитника состоит не в том, чтобы болтать с клиентом. И этот случай никак не может определять наши с вами взаимоотношения.

Брукс поднял руку, призывая к спокойствию.

— Надо послушать кассету.

Пэйджит кивнул:

— Думаю, из-за этого вы и пригласили меня сюда. Если же я приглашен, чтобы дать возможность вашим сотрудникам высказаться о моем характере либо о характере Марии Карелли, то, да будет вам известно, единственный человек, перед которым я готов держать ответ по этим претензиям, — я сам.

— Считай, что мы объяснились. — Брукс положил палец на кнопку. — Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути.

И нажал кнопку.

Вначале было молчание, потом Пэйджит услышал мужской голос, звучавший бесстрастно, — бестелесный голос в сумрачной комнате.

— Было что-то конкретное, — спросил он, — что привело вас сюда?

Снова молчание.

— Да, — отвечала она. — И сейчас, два года спустя, я не могу это забыть. Меня преследует один и тот же сон.

Снова пауза.

— Днем я могу заставить себя забыться, но ночью теряю контроль над собой.

Пэйджит узнал говорящую — не ту женщину, которую он знал когда-то, — другую, ставшую более изысканной, женщину, которую он встретил в Париже. Но без ее лица и жестов голос звучал беспомощно, почти жалко. И что-то в самой глубине его души, еще не тронутое неумолимым профессионализмом, противилось тому, чтобы продолжать слушать.

— Вы можете рассказать этот сон? — спросил Стайнгардт.

— Конечно. — Чувствовалось, что в горле у Марии пересохло. — Он каждый раз один и тот же.

Пэйджит поймал взгляд Шарп — пристальный, злой, непреклонный.

— Расскажите мне о нем, — попросил Стайнгардт.

— Я в Париже, — говорила она, — в церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ни разу в жизни там не была, только видела через улицу. Но в моем сне я внутри церкви, и там так же мрачно, как было снаружи в тот день, когда я была возле нее — темно и просторно, так что стены внутри храма, уходя ввысь, пропадают во тьме. За алтарем — скульптура Иисуса, распятого и страдающего, такая же, как у моих родителей.