Леонид Словин - На оперативном обслуживании в Костроме

Тряпкин занервничал.

— Смотрите,— Андрей Николаевич показал понятым двадцатипятирублевки, лежавшие в вещах Тряпкина.— Видите, они надрезаны?

Понятые подтвердили.

— И эти, у его напарника, тоже. Ты что, разрезать их собирался? — Андрей Николаевич обернулся к Тряпкину.

Тот промолчал, поднял воротник плаща, и без того сидевшего на нем пижонски.

— А мелкие деньги все целы...

— Действительно,— сказал один из понятых.

— Наш сотрудник сейчас составит протокол осмотра,— Андрей Николаевич скользнул глазами по мне.— Ручка есть?

— Да.

— Садись, пиши.

— А зачем их подрезают? — спросил понятой, показывая на деньги.

— Это случайно. Когда режут карман. Или сумочку...— Андрей Николаевич взглянул на Тряпкина.— Поэтому они и покупали все это — булавки, портсигар... Чтобы сбыть резаные купюры. Папиросы, дешевую галантерею... Сейчас главное для нас — найти потерпевшего. Он где-то близко: в Питере, в Вологде. Может, в Ярославле...

Встретил меня в кабинете Войт. Когда я уезжал в вытрезвитель, кабинет был разделен на отсеки мужскими и женскими вещами. Теперь здесь, как ринге, висели только канаты.

— Малевич, где отрез серого коверкота? Ты привез его от Усольцевой?

— Должен быть,— сказал я.

— Нам он нигде не попался.

— Но в протоколе обыска он есть.

— Может, ты записал и не взял? Все во мне похолодело.

— Я записывал вещи и откладывал их на кровать, а когда все закончил, сложил в чемоданы.

— Надо было сразу в чемоданы!

— Как же быть?

Все в этот день я делал не так!

— Ладно, не буду тебя пугать. Шатров освободится съездит к матери Усольцевой...— Войт прогулялся по кабинету, скрипя половицами.— Думаю, привезет. А вообще, имей в виду... В другой раз придется платить из своего кармана.

— А вдруг Усольцевы скажут, что я увез? — спросил я.— Ведь ничем не докажешь. И в протоколе указано.

— С нами они не захотят связываться.

Довольный, он снова прошелся между канатами. На нем были ботинки, которые он днем купил, и галифе.

— А где все? — спросил я.

— Савватьев — в гастрономе. Снимает кассу.

— Кассу?

— Люська, сестра Пирожковского, несколько раз посылала туда. Избавлялась от надрезанных купюр. Ты, по-моему, сам кого-то сопровождал...— Войт счастливо оглядел свое приобретение. Он сел, с сожалением начал переобуваться.— Вот у меня и память о нашем знакомстве...

С Войтом у меня тоже связано много памятного.

Через несколько месяцев Войт, Васька Смердов и я — уже в качестве оперуполномоченного — участвовали в засаде. С нами был и Каро — желтый при черных подпалинах пес. Он приехал с учебных сборов вместе со Смердовым.

На берегу Волги, в ельнике, были обнаружены товары, похищенные при нападении на магазин,— костюмы, пальто, меха, отрезы материи... Вещи были тихо вывезены, а у мешков, в которые вместо них напихали ветки, дежурила, сменяясь каждый день на рассвете, оперативная группа.

Мешки находились в кустах, в небольшой лощинке, хорошо замаскированные, так что даже за несколько шагов рассмотреть их было довольно трудно. Засада была расположена тоже в кустах, но выше, на краю лощинки.

Чтобы не вспугнуть преступников, возможно установивших наблюдение за местностью, машину оставили достаточно далеко, и мы двигались сквозь темный, запущенный лес непроспавшиеся, мечтавшие о папиросе — курить категорически не разрешали,— и все же шальные от выпавшей на нашу долю удачи. Наши друзья в прокуренных кабинетах не видели ни этого неба, ни леса...

Когда прибыли на место, группа, которую мы сменили, вместе с разводящим двинулась в обратный путь. В нее тоже входили два оперуполномоченных и проводник служебно-розыскной собаки. Они спешили до пробуждения окрестных деревень покинуть район. Проводник, коллега Смердова, арапистый, ненадежный парень, пожелал нам удачи, бросился догонять своих.

Пели невидимые птицы, и день обещал быть сухим и ясным.

Не успели шаги уходивших затихнуть, мы, не сговариваясь, побросали телогрейки и сразу же повалились сверху.

Потянулись блаженные минуты. Заботиться о мешках не приходилось. Во-первых, было еще рано, преступники наверняка предпочли бы для визита ночь или вечер; во-вторых, с нами был Каро; два его торчащих уха были чувствительны, как радары.

Сначала мы дремали все трое, что было категорически запрещено. Войт, который был старшим, похрапывал громче других.

Когда солнце начало припекать, мы разделись. Спать больше не хотелось. Было приятно, лежа с закрытыми глазами, слушать друзей, что-то вспоминать самому.