Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

На дачу Дика и его компанию привели холода. Осень и зима — черное время для «системных» людей. Некоторые подались на юг, часть вернулась под ненавистный домашний кров, кое-кто, запасшись пальто и одеялами, продолжал скитаться по чердакам и пустующим «хазам».

Почему-то Дик постеснялся сказать, что недостроенная дача, на которую он привез своих друзей, отцовская. «Системные» люди презрительно относились ко всем видам собственности и ее владельцам. Тень этого презрения могла пасть и на Дика, хотя, видит бог, он к этой даче не имел никакого отношения.

Подстелив прихваченные с собой одеяла, они расположились на полу, усеянном завитками стружек. Закусили тем, что с утра «нааскали» у вокзала — выпросили у прохожих. Занятие было не из приятных, но необходимое — как-то существовать надо.

Подкрепившись, Дик взял гитару и начал наигрывать. Грета запела низким пропитым голосом:

На самом деле Грета не имела даже этого, но не унывала. Оглянувшись, Дик заметил, что его приятель Боб привалился к Дюймовочке и даже обхватил ее плечи рукой. Ему это не понравилось. Знал, что «системные» люди не признают права собственности и в любви, легко меняют партнеров. Пусть, думал он, Грета делает все, что хочет, но Дюймовочка… Он схватил тяжелую руку Боба и сбросил ее с плеч девушки. Боб и Дюймовочка с удивлением на него поглядели. Дик скомандовал:

— Наливай, Грета!

Выпили, покурили и погрузились в сладостную полудрему.

Дик очнулся от возни, которую устроили в углу Боб и Грета. Он взял Дюймовочку за руку и потянул за собой.

— Пойдем прогуляемся.

Она послушно вышла с ним в ночь. Было прохладно. Темные разлапистые ветви сосен высоко над головой четко выделялись на высветленном луной синем небе.

— Клёво! — сказала Дюймовочка.

Грудь Дика распирали ранее незнакомые ему чувства. Ему многое хотелось ей сказать, но он опасался, что Дюймовочка, давно перенявшая законы, установленные «системными» людьми, воспримет его речи как посягательство на личную свободу. Возьмет и высмеет его.

— Ты хотела бы жить здесь? В этом доме? — спросил он.

— А зачем?

— Мы жили бы здесь… вдвоем.

— Вдвоем? — Дюймовочка повернулась к нему. Глаза ее блестели в темноте. — А Грета? А Боб? А другие…

Она или не понимала, или не хотела его понять.

Дик решился:

— А вдвоем разве нам было бы плохо?

Она отвернулась и, осторожно ступая по невидимой тропинке, медленно двинулась прочь.

Он настиг ее в два прыжка, схватил за плечо.

— Просто ты меня не любишь? Да?

Дюймовочка охнула:

— Отпусти! Мне больно!

Он разжал пальцы, отпрянул от нее. Щеки его горели…

— Ой, смешной ты, — ее смех рассыпался тихой музыкальной трелью. — Ты бы еще предложил выйти за тебя замуж. Если бы я этого хотела, разве ушла бы из дому? Больше никогда не говори со мной так. Ты все испортишь. Уже испортил.

Они вернулись в дом. Боб зажег свечку, наклонил ее и капал воском прямо на пол, чтобы прилепить огарок.

— Ты поосторожней, — буркнул Дик. — Кругом стружки. Дом спалишь.

Боб залился пьяным смехом:

— Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом! Спалим этот, найдем другой… И вообще — долой собственность!

«Что это я? — подумал Дик. — Догадаются, что я имею отношение к этому дому, дрожу за него — засмеют». Он начал пить, петь, стараясь позабыть обо всем.

На рассвете быстро подхватились и на станцию, к первой электричке. Ушли с дачи, не заметив, что под кучей стружек тлеет, источая губительный жар, отброшенный Бобом окурок.

Два визита под занавес.

Визит первый. Звонок от вахтера:

— Товарищ Грачев? К вам гражданин Резников. Пустить или как?

— Граждане нам нужны. Пусть проходит, — ответствовал Вячеслав.

Через несколько минут перед его очами предстал Гурий Степанович, отец Дика. Там, дома, в бархатной пижаме и красных тапочках, он выглядел важным, даже сановным. Сейчас Вячеслав едва узнал его — мятый плащ, неглаженые брюки, в руке шляпа с широкой лентой. Вид, как раньше говорили, затрапезный. Видимо, существование Гурия Степановича протекало параллельно в двух плоскостях — служебной и домашней. Но суть была одна — и на работе, и в семье он находился в подчинении. На работе им командовал начальник, дома — жена, Верка, как презрительно называла ее Серафима.

Гурий Степанович тяжело отдувался. Объяснил:

— Хотел поскорее с вами повидаться. Лифта ждать не стал. Попер пешком.