Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

Догадалась: отворилась дверца шифоньера. Замок давно сломан, не держит. Надо было с вечера подсунуть под дверцу толстую бумажную закладку, а она забыла. Сима попыталась убедить засевший в сердце страх: только и дел, что забыла подсунуть закладку, ничего по-настоящему плохого не случилось, уходи.

Но страх не уходил.

Новый звук донесся из кухни: капля сорвалась с кончика крана и плюхнулась в пиалу. Чашки все побились, приходится пить из подаренной соседкой пиалы. Будто она не русская. Грехов, или, как сейчас говорят, недоделок, накопилось много, бумажную закладку под дверцу не подсунула, пиалу не вымыла, оставила на утро, кран как следует не закрутила. Однако у Симы наготове оправдание: некогда было, сын пожаловал. Она вскочила и бросилась к закутку, где спал Вадик. Но закуток был пуст. И явился нежданно-негаданно и ушел, ничего не сказав, ей, матери.

Она подумала, что ее жалкая квартира превращается в человеческое жилье только тогда, когда в ней появляется сын. Но как редко это бывает! Как мало времени он здесь проводит! Сима подходит к кушетке, шарит рукой, словно сын мог затеряться в складках одеяла. Одеяло грубошерстное, колет подушечки пальцев, от него идет резкий дух — дух зверя. Она нащупывает в зарослях шерсти какие-то мелкие твердые крошки, машинально подцепляет их ногтями, отбрасывает в сторону. Тревога уже накатилась на нее, а мыслей в голове нет. Сколько же сейчас все-таки времени? Который час?

Часов в доме нет. Те, что были, давно остановились, кончилась батарейка, а новой Сима не купила, кто их знает, где их берут. Да и к чему ей часы: река Времени течет мимо Симы. Уже давно ее неспешное, но неодолимое течение унесло все, что было у нее, — здоровье, красоту, мужа, достаток, счастье. Странно, но тогда она вовсе и не чувствовала себя счастливой. Ей всегда всего было мало, и это чувство — чувство недостаточности всего сущего — целиком заполняло ее, вытесняя остальные.

Теперь Симе ничего не надо. Приносили бы вовремя пенсию, да чтобы с сынком все ладно было. Еще с тех давних пор, когда Вадик набирался сил в материнской утробе, его связала с Симой теплая, пульсирующая пуповина. Она не оборвалась до сих пор. Время от времени, когда какая-то чуждая злая сила перехватывает эту пуповину, сдавливает ее, Сима тотчас же начинает задыхаться. Вот и сейчас она, словно рыба, выброшенная на берег, часто-часто открывает рот, стараясь побольше захватить воздуха из тяжелой атмосферы непроветренной комнаты, но это не помогает. Резкая давящая боль в сердце. Она плетется назад, к кровати, и ложится помирать.

Но помереть, Сима это хорошо знает, не так просто. Сколько раз собиралась, да не выходит. Вот и сейчас она, вытянувшись, долго лежит в темноте, оглушенная страхом и болью, но мало-помалу и то, и другое начинают отпускать ее. Видно, помереть час еще не пришел. Сима, кряхтя, снова выбирается из-под одеяла, достает из шкафа телефонный аппарат (почему он у нее хранится в шкафу — это особый разговор), негнущимся пальцем набирает номер. Долго ждет — середина ночи. Он спит, ему нужно время, чтобы вырваться на поверхность из черной бездны сна, нащупать в темноте ногами тапки, подбежать к телефону, схватить трубку. На мгновение она испытывает прилив злого удовлетворения: пусть поволнуется, не ей одной тут психовать в ночи. Наконец трубку берут. Хриплый спросонья женский голос спрашивает Симу: «Алло? Вам кого? Кто говорит?» Сима не отвечает, потом вешает трубку. Она как будто слышит обмен репликами, который происходит в это мгновение на другом конце Москвы.

— Кто это? — спрашивает он, приподымаясь в постели на согнутом локте. Его ранняя лысина просвечивает сквозь редкие светлые волосы.

Она отвечает:

— Молчат, только дышат в трубку…

— Кто же это может быть?

— А ты еще не догадался?

— Кто?

— Она, твоя ненормальная. Кто же еще… Пятый час… Ишь, зараза, поспать не дает. Ей что — надрыхнется днем, на работу ходить не надо, деньги и так приходят, пенсия плюс алименты. Чего не жить? Вот и блуждает по ночам, людям спать не дает.

На отцовскую дачу они приехали вчетвером — Дик, Дюймовочка, Боб и Грета — тощая девица в расшитой цветами черной хламиде, которая для кофты была слишком длинна, а для платья слишком коротка. Было холодно, Грета посинела и вся дрожала. Боб то и дело совал ей охотничью фляжку, наполненную медицинским спиртом, раздобытым у знакомой медицинской сестры. Грета отхлебывала глоток, спирт обжигал ей горло, она давилась, кашляла, глаза у нее наливались кровью. Боб хохотал и хлопал Грету рукой между лопаток: «Клёвая герла! Тринькай, лови кайф!»