Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

Сима молчала. Ей не хотелось расставаться со своим горем. В эти дни она чувствовала себя по-настоящему значительной.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Через пару лет после войны в их квартиру заявился лейтенант с палочкой — друг Симиного «жениха». Прибыл, чтобы выполнить последнее желание товарища, передать его последний привет да трофейную пудреницу, украшенную золотой розой по черному фону. Явился проездом, на день, а остался… нет, не на всю жизнь. На всю жизнь с Симой его не хватило. На десятом году совместной жизни не выдержал вздорного Симиного характера, ее эгоизма, лишавшего его всякой свободы, — она гнала из дому всех его друзей, не терпела родственников. Только и было на всем земном шаре трое достойных — она сама, ее муж и ее сын Вадик, а все остальные — так, шваль… Подальше от них. Своих же душила требовательной, не оставлявшей свободы для роздыха любовью. И мужа, и сына.

Сима осталась одна. То есть не совсем одна — с сыном. Но разве мужа он заменит? Она и всегда-то не любила работать, а тут почувствовала себя нездоровой и вовсе перестала на работу ходить. Ее не волновало, что не выработала стажа, что пенсии не будет. Это не ее дело. Бывший муж, вот кто во всем виноват. Вот он пусть о ней и заботится. А если хочет уморить свою жену и сыночка — его право, Сима возражать не будет. Ляжет и помрет. А он пусть потом всю свою жизнь совестью мучается, если, конечно, она у него есть, совесть-то.

— Вам кого? — В полуоткрытую дверь на Вячеслава Грачева глядело бледное старушечье лицо, не вязавшееся с округлыми и гладкими голыми плечами.

— Мне Серафиму Ерофеевну.

— А зачем она вам?

— Хочу побеседовать с ней о сыне, Вадике.

Ответом был пронзительный вскрик:

— А что с ним? Он жив?

— Жив-жив, — заторопился Вячеслав. — Я из журнала. Пишу статью о молодежи. Я вашего сына фотографировал. Может, видели?

— А, да… погодите. Сейчас оденусь.

Продержав Вячеслава на лестнице минут пятнадцать, женщина впустила его внутрь. В ней произошли разительные перемены. Волосы расчесаны и стянуты косынкой, подкрашены глаза и губы. Наряд хотя и не богатый, но чистый, подчеркивающий фигуру. «Привлекательная женщина», — Вячеславу вспомнились слова военкома.

В квартире разруха. Стены ободраны, на полу проплешины, краска слезла, видна серая затоптанная доска. Дверца шкафа — сколько хозяйка ни пихала рукой, та все время распахивалась с противным скрипом, обнажая убогий скарб. Посреди комнаты, на самом видном месте, стоял прислоненный к обеденному столу старый мотороллер с проржавевшим в нескольких местах баком.

— Я по поводу досрочного призыва Вадима в армию.

На лице Серафимы Ерофеевны проблеск мучительной надежды.

— Может, его отпустят?

— Нет, вряд ли. Да вы не волнуйтесь. Он ведь не на войне… Служит где-то на Севере.

— Там холодно, — отозвалась она и зябко передернула плечами, прикрытыми пестрой косынкой.

— Вы знаете, почему его призвали досрочно?

— Это все он, он.

— Кто? Ваш бывший муж?

— Почему бывший? Мы не разведены.

Вячеслав смешался:

— Но мне говорили, что у него другая семья.

В глазах женщины зажегся злой огонь:

— Кто говорил?

— Подруга вашего Вадима, Лера.

— А… эта потаскуха?

— Она мне показалась вполне приличной девушкой.

— Вот вы с ней и гуляйте. А я ему не позволю.

Вячеслав постарался вернуть разговор в прежнее русло:

— Вы не скажете, что побудило вашего бы… вашего мужа ускорить призыв сына в армию?

Она зло расхохоталась:

— А то неясно. Это все она, его наложница, Верка!

— А вы не скажете адрес? Я хотел бы поговорить с отцом Вадима.

Взгляд женщины погас, будто обратился внутрь ее существа. Она советовалась сама с собой.

— Ладно. Адрес дам. Скажите ему: пусть возвращается. Его место здесь. Он там временно!

— Да, да, обязательно скажу, — Вячеслав старался не встречаться глазами с вновь вспыхнувшим взглядом Серафимы Ерофеевны. «Она больная, — подумал он. — Я в ее обществе с трудом пятнадцать минут выдержал. А каково было им — мужу и сыну?»

Вячеслав часто думал о своей матери. Она умерла, когда он был еще ребенком. Но с ним навсегда остался ее образ, как писали раньше, чистый образ. На стене в отцовском кабинете висела фотография молодой белокурой женщины в батистовой кофточке с прошивками. Взгляд задумчивый, улыбка мягкая. Фотография источала мягкий утренний свет, и этот свет отражался в отце, в его нежной и грустной памяти о Маше. Хотя матери не было, она — невидимая — постоянно присутствовала в их доме. Она и теперь определяла нравственный настрой двух осиротелых мужчин — старого и молодого.