Лесли Чартерс - Вендетта для Святого. Тихо как тень. Этрусская сеть

— Обычная реакция, — заметил капитан, когда они уже мчались по улицам в открытом спортивном автомобиле. Элизабет за рулем, мэр — рядом с ней. — Когда я счастлив, так и хочется читать стихи. А сегодня как нельзя подходит вот это:

— Ура! — закричала Элизабет. Волосы ее развевались, она была похожа на валькирию.

— Господи, это была мисс Плант, — сказала Элизабет. — Мы ее до смерти перепугали. Решит, что мы все посходили с ума.

Власти действовали быстрее, чем мэр даже мог себе представить. В шесть часов вечера того же дня, когда солнце еще сияло и доносились раскаты грома, ворота тюрьмы «Мурата» отворились и Брук вышел на свободу.

Движением руки остановил он привратника в зеленой униформе, собиравшегося вызвать ему такси. Все его пожитки (включая экземпляр «Потерянного рая», который он прихватил в порядке компенсации) легко вошли в небольшую сумку, переброшенную через плечо. Домой он пошел пешком.

Зная, что его фотография появилась во всех газетах, он, пожалуй, ожидал, что на него будет глазеть каждый встречный. Но никто его не замечал. Он был сенсацией девять дней, а шел уже десятый. Оставалось совсем немного до дома, когда упали первые капли дождя. Последние сто метров он мчался рысью, но все равно пиджак промок, и мокрые пряди волос облепили голову. Двери распахнулись, в холле стояла Тина. Вскрикнув, она бросилась ему на шею, целуя и плача одновременно. Брук обнаружил вдруг, что отвечает на поцелуи.

— Вы весь мокрый! Скорее снимайте все!

— Волосы тоже?

— Да пиджак, глупый! Принесу вам сухой.

— Бросьте! Посмотрите, уже выглянуло солнышко.

— Давайте его сюда, и побыстрее!

Подчинившись, Брук подошел к французскому окну, выходившему в заросшую лоджию, и распахнул его настежь. Потом из шкафчика в углу достал потертый черный футляр, который не открывал со своего приезда во Флоренцию. Плавно, как во сне, подтянул струны, попробовал смычок и сыграл для пробы несколько тактов.

Тина, копавшаяся в его вещах в спальне, услышав звуки скрипки, прибежала обратно.

— Ну, так-то лучше, — сказала она. — Гораздо лучше. Сыграйте мне что-нибудь.

Брук улыбнулся ей и начал играть.

При первых звуках двери тихо отворились, и в комнату просунул голову доктор Риккасоли.

— Я услышал эту новость и пришел поздравить вас. Что вы играете?

— Сонату ля-мажор.

— Опус 45? Подходит. Но она лучше звучит в сопровождении фортепиано. Вижу, оно у вас есть. Наверняка ужасно расстроено. — Открыв крышку, он пробежал пальцами по клавишам. — Ничего, сойдет, — сел и начал играть.

Осторожно, неуверенно и тихонько поначалу, но чем дальше, тем тверже и увереннее, адвокат и его клиент обрели друг друга в общей страсти к божественной музыке, и звуки одной из прекраснейших моцартовских сонат переполнили тесную комнату и проникли в душу Тины, присевшей на край кушетки. Тина плакала и не утирала слез. А звуки лились через окна, заполняя собой лежавший за ними сад.

Их услышала Элизабет, примчавшаяся сломя голову, как только отец сообщил ей великую весть. Она остановилась на террасе, глядя в комнату. Брук смотрел только на Тину, а Тина на него.

Элизабет попятилась на цыпочках, вернулась в машину и поехала домой.

Отец спросил ее:

— Ну что? Ты его видела? Он счастлив?

— Очень счастлив, — ответила Элизабет сдавленным голосом.

— Ну, что же теперь будет, хитруля ты мой? — спросила Франческа Риккасоли.

Они с мужем лежали в постели. Луна, пробиваясь в открытые окна, рисовала узоры на стенах их спальни. Бульдог Бернардо похрапывал на теплых плитах двора, в кронах лип заливался соловей.

— Головой ручаюсь, — сказал Риккасоли, — что, едва я убрался, наш милый Брук и Тина галопом помчались в спальню и прыгнули в постель…

— Ну какой ты вульгарный, — возмутилась жена. — Что за фантазии! Он на ней женится?

— Как истинный английский джентльмен, он проснется от угрызений совести и с утра пораньше сделает ей предложение. И как истинная флорентийка, Тина ему откажет.

— И за кем будет последнее слово?

— Разумеется, за ней. Последнее слово всегда остается за женщинами. — Он ласково куснул жену за ухо.

— Руки прочь, чудовище! А что будет дальше?

— Как только Брук справится с угрызениями совести, он оценит свои истинные чувства и предложит руку и сердце нашей очень разумной и во всех отношениях подходящей молодой английской леди — Элизабет Уэйл. Та согласится, и у них будет четверо — нет, пятеро детей.