Лесли Чартерис: Знак Святого

Как Саймон Темплер боролся с призраками, а Хоппи Униатц строго придерживался фактов

Саймон Темплер лежал вытянувшись на песчаном берегу напротив огромного – на двадцать пять комнат – бунгало, принадлежавшего Лоуренсу Джилбеку. Мягкие волны Атлантического океана с нежным шуршанием накатывались на береговую кромку у ног Саймона, убаюкивая его.

Хотя прошел уже час после позднего обеда, песок все еще был теплый от дневного солнца. А наверху, среди звезд, плыла знаменитая майамская луна. Этот кусочек светящегося сыра (да простят торговые и рекламные агентства такое сравнение) больше походил на продукт компании Кэрролла, чем на природное явление. От луны бежала светлая дорожка, оставляя в тени все, что не мог захватить ее серебристый луч. Тени углубляли складки у носа Саймона, придавая его лицу обманчивое выражение озабоченности и беспокойства, когда он смотрел на лежавшую рядом Патрицию Хольм.

То, что выражение это обманчиво, Патриция знала. Банальная озабоченность – этот характерный для большинства людей современный недуг – не способна оказать пагубного влияния на этого полного энергии удивительного пирата наших дней, почти всему миру известного больше по странному прозвищу Святой, чем по имени, значащемуся в его метрике. Что касается беспокойства, то Саймон сам же и был его источником. Он мог причинить его работягам полицейским во всем мире; он, несомненно, вызывал его в обильных, а порою и фатальных дозах у многочисленных функционеров не поддающихся контролю нелегальных объединений, обычно именуемых «дном», преступным миром, даже когда они живут в большей роскоши, чем самые респектабельные слои общества, – вот и все, что можно сказать о его беспокойстве. Вообще, если Саймона что-либо и задевало за живое или вызывало какое-то чувство беспокойства – так это порой возникавшее у него опасение, что жизнь однажды может стать унылой, что боги веселых и опасных приключений, так щедро покровительствовавшие ему до сих пор, вдруг отвернутся, не оставив ничего, кроме банального, лишенного всякого интереса суррогата жизни, с которым вынуждены мириться простые смертные.

Он протянул загорелую руку, и сквозь его пальцы на руку Патриции, служившую подушкой для золотых прядей ее волос, просыпался песок.

– Ты знаешь, какие бывают милые и очаровательные люди, дорогая, – произнес он. – Так вот, Джилбеки принадлежат именно к такой категории людей. Думаю, что они являют собой как раз тот самый образец щедрого гостеприимства Нового Света, о котором я много наслышан. Поручаешь свой дом шайке чужестранцев и спокойно уезжаешь. Но полагаю, что в этом есть и кое-какие преимущества. Твои гости не действуют тебе на нервы. Примерно через месяц или два они пришлют нам телеграмму из Гонолулу или еще откуда-нибудь: «Так приятно быть вместе с вами. Пожалуйста, приезжайте еще!»

Патриция своей пухлой рукой преградила путь тонкой струйке песка, угрожавшей ее волосам.

– Должно быть, действительно что-то случилось, – серьезным тоном возразила она. – Юстина вряд ли могла написать мне письмо, а затем вдруг уехать.

– Но ведь все было именно так, – продолжал Саймон. – «Приезжай, – писала она. – Отец хандрит, пребывает в подавленном состоянии. Надвигается что-то зловещее». Так что же нам следовало предпринять?

– Помню, помню. Но, пожалуйста, продолжай, если тебя это забавляет.

– Напротив, это причиняет мне боль, буквально разрывает мою чувствительную душу... Мы препоясываем чресла и несемся сюда ради спасения прекрасной Юстины и ее безумного папаши. И где же они?

Он нарисовал в воздухе знак вопроса, подтянул колени и опустил голову.

– Да, здесь их нет, – ответила Патриция.

– Вот именно, – согласился Саймон. – Их здесь нет. Вместо гостеприимных хозяев, жаждущих порадовать нас фаршированным тарпоном [1], консервированными кокосами и пои [2], нас встретил неприветливый слуга-малаец. Все надежды на пиршество рухнули. Хрипя и извергая потоки бацилл, он сообщил, что наш друг Джилбек и его великолепная дочь, которую ты так красочно живописала, подняли якорь своей яхты, название которой, как я думаю, скорее всего «Мираж», и отплыли в неизвестном направлении.

– Как весело ты все это изобразил!

– А что мне еще оставалось? Иначе я просто расплакался бы. Вся эта сентиментальная история угнетает меня. Боюсь, наше воинство, как выразился бы Хоппи, запаслось порохом.