Джеймс Чейз - Подобно тени

Однако такие дела не делаются в спешке. Я уже нравлюсь ему, конечно, но от «нравиться» до «стать наследником» дистанция огромная. Сейчас следует стать его тенью и терпеливо ждать, пока он созреет. Проблема в том, что стать его тенью пока не очень-то получается.

Они вышли из кабинета в половине седьмого, он – в своем кошмарном пальто и с сигарой в зубах, она – с сытым видом сожравшей канарейку кошки и с таким самодовольным взглядом, что я едва удержался, чтобы не запихать газету в ее ухмыляющийся ротик.

– Что ж, время расходиться по домам.

Я поднялся:

– Если я могу чем-то помочь мисс Перл, пока вас не будет, ей достаточно дать мне знать. – Я постарался изобразить крайнюю степень простодушия.

Они переглянулись. Эмми покачала головой.

Вот когда я понял, какого свалял дурака при первой встрече. Подольстись я к ней тогда, она сейчас не воротила бы от меня заплывшую жиром мордочку, и я был бы в деле. А не остался бы сторожить курятник.

– Все в порядке, Эмми справится.

Из офиса мы направились к автостоянке.

«Остин» приветливо поблескивал вымытыми стеклами. Облупившаяся краска и вмятины на капоте, конечно, никуда не делись, но в остальном я славно над ним поработал.

Четыре дня назад машина слова доброго не стоила. Двигатель дышал на ладан: масло поднималось по валику трамблера и забрызгивало его головку, во-первых, и один из клапанов залип, во-вторых. Свечей никто не касался со дня покупки, а компрессия двигателя была как у молочного пудинга.

Я починил клапан, поправил маслоотражатель на валике, купил новый набор свечей и зачистил угольные контакты трамблера. Теперь я мог разогнать машину до семидесяти миль в час легким движением руки, но Зареку об этом говорить не торопился. Хватало и устойчивых пятидесяти, чтобы он смотрел на меня как на чудотворца.

Когда мы вывернули на Уотфордскую объездную дорогу, я пробурчал:

– Женщины могут сладить с простыми вещами, но когда доходит до тяжелой работы – наступает время мужчин.

– О чем это вы?

– Да так, мысли вслух. Но раз уж вы спросили… У вас есть бизнес, который требует присмотра; вы уезжаете и оставляете его практически на произвол судьбы. Я полагал, что бизнесмен с вашим опытом предпочтет оставить дела, скорее, на умного и решительного мужчину, чем на женщину, какой бы сообразительной она ни была. Может, это и старомодно, но, я считаю, место женщины – на кухне.

Моя тирада была прервана сдавленным кудахтаньем: Зарек корчился от смеха, зажав рот руками.

– Не любите Эмми, хей? Я заметил. Вот что я скажу: вы ее недооцениваете. Я знаю Эмми десять лет, и с каждым годом она становится все умнее. Ни один мужчина и в подметки ей не годится. Я далеко не глуп, но она в десять раз умнее меня. Вы судите по внешности, а я оцениваю мозги. Ее мозгов хватило бы на троих таких, как я, и на десятерых таких, как вы. Без обид, Митчелл.

И этого мерзавца я собирался назвать отцом!

– Дело ваше, мистер Зарек.

– Вот именно.

В аэропорт супруги решили выехать ранним утром, чтобы успеть на десятичасовой рейс. Он, в неизменном пальто, судорожно прижимал к себе дипломат, она, в твидовом костюме и с манто, переброшенным через руку, смотрела, как всегда, холодно и отстраненно.

До этого она ни разу не показывалась в юбке, и в первый момент я не узнал ее. У нее оказались длинные стройные ноги Марлен Дитрих – за попытку маскировать такое сокровище штанами следует сажать в тюрьму.

Мы прошли к птичьим клеткам, и она монотонным голосом огласила инструкцию по кормлению, не снисходя даже до взгляда в мою сторону. Мне хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока хоть проблеск жизни не мелькнет на этом прекрасном каменном лице.

За всю дорогу до аэропорта супруги не сказали друг другу ни слова. Они сидели на заднем сиденье, и время от времени я ловил на себе ее взгляд: ее глаза были пусты, губы сжаты в жесткую линию.

Зарек разглагольствовал о вчерашней шахматной партии. Весь вечер Рита провела наверху, пакуя вещи, и я был в ударе, расставляя Зареку ловушку за ловушкой. Что мне в нем нравится, так это то, что, даже бесславно продув, он способен искренне восхищаться моим эндшпилем, сравнивая его с игрой своего обожаемого отца.

Рассеянно слушая его болтовню, я лениво размышлял, каково будет Рите показаться на людях в сопровождении чучела в клоунском наряде. Обычно появление Зарека на публике производило нечто вроде фурора, уж не знаю, за кого его принимали зеваки – за звезду ближайшего мюзик-холла или за городского сумасшедшего. Почетный эскорт в моем лице, как правило, плелся сзади, пыхтя от раздражения.