Рекс Стаут - Познакомьтесь с Ниро Вульфом

Дом располагался в низшей точке седловины меж двумя холмами милях в семи к северо-востоку от Плезентвилля. Это был довольно большой каменный особняк, комнат этак на двадцать по моей оценке, со множеством надворных строений. Ярдов триста подъездная аллея шла через деревья и кустарники, а затем огибала кромку огромной покатой лужайки и заходила под навес, откуда две ступеньки вели на вымощенную веранду. Это была боковая сторона дома, фасад же выходил на лужайку под холмом. При подъезде впереди виднелся сад, и еще один его кусок, побольше, располагался у другого края лужайки, с бассейном и валунами. Я неспешно катил, осматривая все это, и мне подумалось, что пятьдесят штук для хозяев усадьбы просто ничто. На мне был темно-синий костюм с синей рубашкой и галстуком цвета выдубленной кожи и, конечно же, шляпа, которую я почистил как раз после Дня памяти [15]. Я считаю не лишним одеваться соответственно тому, куда направляюсь.

Сара Барстоу ожидала меня в десять, и я прибыл точно в срок. Припарковав родстер на гравиевой площадке сбоку от входа, я нажал на кнопку у двери на веранде. Дверь была открыта, однако из-за вставленной в нее двойной рамы с сеткой мне мало что удалось разглядеть внутри. Вскоре послышались шаги, сетчатая створка распахнулась прямо на меня, явив высокого худого субъекта в черном костюме.

Он был весьма учтив:

– Прошу прощения, сэр. Мистер Гудвин?

Я кивнул:

– Мисс Барстоу ожидает меня.

– Знаю. Прошу сюда. Мисс Барстоу изъявила желание, чтобы вы встретились с ней в саду.

Я последовал за ним через веранду и по дорожке на другую сторону дома, затем мимо беседки и множества кустов, пока мы не вышли к цветнику. В дальнем его уголке на затененной скамейке сидела мисс Барстоу.

– Все в порядке, – объявил я. – Я вижу ее.

Он остановился, склонил голову, развернулся и пошел обратно.

Вид у нее был неважнецкий – еще хуже, чем днем ранее. Спала она, вероятно, совсем мало. Позабыв или проигнорировав указания Вольфа насчет времени звонка, она позвонила до шести часов. Разговаривал с ней я, и голос ее звучал так, словно минувшие часы дались ей очень нелегко. Она была кратка и деловита – сообщила, что будет ждать меня в десять утра, и повесила трубку.

Сара Барстоу предложила мне сесть рядом.

Перед отходом ко сну прошлым вечером Вульф не дал мне совершенно никаких указаний. Заявив, что оставляет за мной полную свободу действий, он лишь повторил свою любимую поговорку: «Любая спица приведет муравья к ступице». А еще напомнил, что никто понятия не имеет, сколько нам известно, и это наше неоспоримое преимущество. Благодаря блестящему первому ходу нас подозревают во всеведении. И, зевнув так, что в его разинутой пасти без труда поместился бы теннисный мячик, он напутствовал меня: «Постарайся не утратить этого преимущества».

Теперь же я сказал мисс Барстоу:

– Может, орхидей у вас здесь и нет, но цветок-другой, определенно, найдется.

– Да, пожалуй что так, – согласилась она. – Я попросила Смолла проводить вас сюда, решив, что здесь нам никто не помешает. Надеюсь, вы не возражаете?

– Ни в коем случае. Здесь очень мило. Сожалею, что вынужден донимать вас, но по-другому фактов не соберешь. Вульф говорит, что он распознает феномены, а я собираю факты. Не думаю, что в этом есть какой-то смысл. Я смотрел, что такое «феномены», в словаре. Говорю это так, на всякий случай. – Я извлек свой блокнот. – Для начала просто изложите мне общие сведения. Ну, там, семейное положение, возраст, кто на ком женат и прочее.

Она сидела, сложив руки на коленях, и рассказывала. Кое-что я уже почерпнул из газет и выудил из справочника «Кто есть кто», но все равно ее не прерывал. Семья состояла теперь из нее самой, ее матери и брата Лоренса, двадцати семи лет, двумя годами старше нее. В двадцать один он окончил Холланд, после чего впустую растратил целых пять лет (а также, как я прочел между строк, немало отцовского времени и терпения). Год назад у него внезапно открылся талант к конструированию, которому Лоренс теперь посвящал себя целиком, занимаясь главным образом самолетами. Мать и отец сохраняли взаимную привязанность тридцать лет. Сара Барстоу не помнила, когда у ее матери начались проблемы со здоровьем, ибо в ту пору была еще совсем ребенком. Семья никогда не считала болезнь матери чем-то постыдным и не пыталась скрывать этот недуг, воспринимая его как несчастье близкого человека, требующее сочувствия и внимания. Доктор Брэдфорд и два других специалиста описывали болезнь в терминах неврологии, которые ничего не значили для Сары. Слова эти были мертвыми и холодными, а мать – живой и теплой.