Роберт Гулик - Убийство в Кантоне

И в то же мгновение тишину за окнами взорвал тяжелый грохот больших кожаных барабанов на сторожевых башнях дворца. Их ритм ускорялся, а затем пронзительные звуки длинных труб возвестили о возвращении победителей.

Цзяо Тай открыл помутневшие глаза, прислушался, и на его окровавленных губах заиграла счастливая улыбка.

— Победа за нами! — вдруг совершенно отчетливо произнес он.

Затем дрожь пробежала по телу, и улыбка застыла навсегда.

Уже наступила ночь, когда Дао Гань с четырьмя тайными стражниками завершил дело о смерти цензора. Он умело и деловито подчистил все свидетельства того, что случилось на самом деле. Тело арабской танцовщицы было секретно доставлено в суд, а затем открыто перенесено для кремации в храм Цветочной пагоды. Приспешников Ляна, даже не допросив, передали военной страже. Их следовало отвезти в горы и там тайно казнить. Дао Гань валился с ног от усталости, когда наконец от имени судьи Ди подписал и запечатал все необходимые документы.

Сам судья покинул Кантон, как только лично организовал препровождение тела Цзяо Тая в столицу. Его сопровождал особый отряд конных стражников. Впереди армейский патруль расчищал дорогу. Один из всадников нес флаг с красной каймой, дающий право забирать свежих лошадей на каждом посту. Изнурительное путешествие, но быстрее до столицы не добраться.

Дао Гань вышел из здания суда и велел носильщикам доставить его к усадьбе Ляна. Главный зал был ярко освещен масляными лампами и факелами. Тело господина Ляна возлежало под балдахином на великолепном катафалке. Перед ним не иссякал людской поток. Пришедшие отдать последние почести усопшему возжигали благовония. Почтенный старик, которого Дао Гань посчитал дядей покойника, принимал посетителей. Ему помогал старый дворецкий.

Угрюмо наблюдая за торжественной церемонией, Дао Гань вдруг увидел вставшего рядом господина Яу Тайкая.

— Скорбный, очень скорбный день для Кантона! — вздохнул господин Яу, однако уныние в его голосе не слишком соответствовало хитрому выражению лица. Похоже, он уже подсчитывал в уме, какие из дел покойника сможет прибрать к рукам. — Я слышал, ваш начальник только что отбыл в столицу. Он вроде бы в чем-то меня подозревал, уж так, знаете ли, строго расспрашивал. Но раз он теперь уехал, не вызвав меня снова, значит, я невиновен, верно?

Дао Гань окинул его недобрым взглядом.

— Что ж, — неторопливо заговорил он, — вообще-то, я неуполномочен обсуждать государственные дела с посторонними. Но поскольку вы мне приглянулись, я поделюсь кое-какими секретами, которые могут вам пригодиться. Когда человека пытают на дыбе, он должен обязательно попросить палача вставить ему между зубов деревянную пробку. Видите ли, не так уж редко случается, что испытуемые в муке откусывают себе язык. Но я бы на вашем месте особо не беспокоился, господин Яу! Беспокойся не беспокойся, конец-то все равно один! Всего наилучшего!

Он повернулся и вышел из зала, оставив господина Яу стоять с выпученными от ужаса воловьими глазами.

Эта встреча несколько приободрила его, а потому Дао Гань отпустил носильщиков и пешком направился в сторону рынка. У него болела спина и ныли ноги, но требовалось время, чтобы привести мысли в порядок. Рынок кишел шумными толпами, так что глухая, темная улочка показалась еще безрадостней, чем прежде.

Он взобрался по узкой лестнице и застыл перед дверью, напряженно прислушиваясь. До него донесся еле уловимый стрекот. Что ж, его предположение подтвердилось.

Постучав, он вошел. Клетушки, свисавшие с карниза, четко вырисовывались на фоне заката, и в полутьме он едва разглядел на столе чайную корзину.

— Это я, — сказал Дао Гань, когда слепая девушка вышла из-за бамбуковой ширмы.

Он взял ее за рукав и подвел к скамье. Они сели бок о бок.

— Я знал, что найду вас здесь, — продолжил Дао Гань. — Завтра рано утром я возвращаюсь в столицу и не хочу уезжать не попрощавшись. Судьба оказалась безжалостна и к вам, и ко мне. Вы потеряли брата и сестру, я лишился своего лучшего друга.

Он в двух словах поведал ей о смерти Цзяо Тая, а потом озабоченно поинтересовался:

— Как вы теперь, совсем одна?

— Вы проявляете большую чуткость, вспомнив обо мне в своем великом горе, — тихо отозвалась она. — Но не стоит обо мне беспокоиться. Прежде чем покинуть дом брата, я попросила дядю составить бумагу, в которой отказываюсь от всех прав на имущество покойного. Мне ничего не нужно. У меня есть сверчки, и с ними я как-нибудь проживу. С ними я не одинока.