Дмитрий Безуглый - Девонширский Дьявол

– И какая же?

– Наблюдать за Нэшем. Следить за ним и подмечать любые детали, которые могут казаться странными.

– Но почему бы просто не арестовать его и выведать всю правду?

– А разве он скажет? – Аттвуд хитро прищурился. – К тому же, арестовав его, мы автоматически делаем Селби подозреваемым для всего графства. Народ взбунтуется и, чего доброго, учинит самосуд. А если он невиновен? Что тогда?

– Простите, доктор. Я не подумал.

– Поэтому я и могу только к вам обратиться с этой просьбой, зная, что на вас могу положиться. И вы никому не разболтаете о моих подозрениях. Слышите? Никому. Даже вашей семье.

– Ваше доверие – честь для меня, – польщенно произнес Алисдэйр.

– Вы согласны?

– Конечно!

– Я рад. И помните: любая мелочь может стать решающей и помочь спасти мисс Абрамсон. А сейчас, – сэр Валентайн похлопал виконта по плечу, – идемте вниз. Нас ждут…

Кенрик Эддингтон был страшно обижен на своего отца. За его жестокое пренебрежение, сарказм и постоянные колкости, которые буквально раздирали душу младшего сына. Почти всегда, стоило им оказаться вместе, виконт мог одним словом так унизить или оскорбить его, что Кенрику порой хотелось кричать от ярости, сжав кулаки и позабыв все правила приличия. Иногда ему казалось, что отец попросту ненавидит его, и в ответ готов был платить тем же. Собственно, уже платил. Однако еще больше Кенрик ненавидел старшего брата. Высокий, статный, красивый и умный, хорошо воспитанный, он был воплощением самых смелых надежд Норберта, который искренне восхищался Алисдэйром. И всегда не забывал ставить его в пример, чем только порождал зависть и непомерную злость в душе Кенрика, ориентированную на ничего не подозревающего Алисдэйра. Эти его чувства всегда подогревала Марисса, которая, как и отец, искренне любила старшего брата и восхищалась им. Она подразнивала Кенрика, насмехалась и колко шутила, что казалось ей вполне безобидной утехой. Но если она была девушкой, то Кенрик был мужчиной, как он сам считал – равным брату. Ничуть не хуже. А его унижали и оскорбляли. Ему внушали собственную никчемность, ставя в пример заслуги Алисдэйра. С таким положением дел трудно было мириться, и единственным человеком, который хоть как-то понимал его чувства, была мама. Она всячески пыталась сглаживать жестокость отца и насмешки сестры. Но это не помогало. Даже умелая игра старшего братца в заботу о нем только еще больше раздражала и злила Кенрика.

Пулей вылетев из гостиной после грубости отца, отпущенной в его адрес, Кенрик наскоро переоделся в темно-серый костюм для верховой езды, натянул сапоги, схватил котелок и перчатки и покинул дом, направляясь в конюшню. Берта, служанка, в душе жалела юношу и, видя его очередной порыв, удрученно покачала головой. Дворецкий Фрипп попытался вежливо предложить помощь оседлать коня, но все еще взбешенный Кенрик резко отверг его предложение. Майрон, уже привыкший к таким выходкам виконта и его младшего сына, просто стоял и глядел вслед убегающему юноше. Зайдя в конюшню, младший Эддингтон умело оседлал своего любимого жеребца (единственное существо в этом имении, которое по-настоящему его любило). Затянул потуже ремни, похлопал коня по холке, что его немного успокоило, затем лихо запрыгнул в седло и поскакал прочь от «Эддингтон Холла». Виконт Норберт Эддингтон, в эти минуты стоя у окна, видел, как его младший сын выехал из конюшни и, пришпорив коня, быстро скрылся из виду по дороге в деревню. Отец только презрительно ухмыльнулся ему вслед.

Дорога до рыночной площади заняла не более десяти минут. Младший Эддингтон пришпоривал коня, ища в скорости успокоение своим разыгравшимся нервам. Порывы ветра хлестали в лицо, он умело пригибался от мчащихся навстречу ветвей деревьев, раскинувшихся у дороги. Когда оказался на окраине деревни, сбавил скорость и уже шагом направил лошадь по деревенской улочке, выложенной брусчаткой, в сторону рынка. Для чего он ехал именно туда, Кенрик и сам не ведал, однако это было куда лучше, чем пребывать в замке под одной крышей с отцом. Проходившие мимо люди вежливо кивали в знак приветствия, и Эддингтон, уже практически придя в себя, кивал в ответ. На площади было людно – звон кузнечных молотов и мехов, раздувающих пламя в печи, гомон торгашей и покупателей, грязь и вонь от гнилых продуктов, рыбной требухи и мяса, – все это создавало вполне обычную суету, на которую даже страшное убийство Элеонор Тоу никак не могло повлиять. Несмотря на отсутствие доброй части мужского населения, которое вызвалось искать похищенную Агату Абрамсон, рынок жил своей обычной жизнью.