Дмитрий Безуглый - Отдых по пятницам

Ласковый и нежный ветерок, слегка прохладный, шелестел вокруг меня, щекоча лицо и шею. Он ненавязчиво заставлял всю растительность вокруг приходить в ленивое, томное движение. Сгустившаяся темнота упоительного весеннего теплого пятничного вечера умиротворяла, обволакивала блаженством единения с природой. А звенящая тишина, нарушаемая редко появляющимися случайными звуками, задевала самые потаенные струны души человеческой, навевая ощущение полнейшего романтизма…

Но только не для меня. И не сегодня. "Почему?", – спросите вы? Да потому, что именно в такой погожий вечерок мое единение с природой произошло аккурат в зассанных кустах неподалеку от ночного клуба "Конго", куда неожиданно прибыл отряд ОМОНа, а я, благо дело, сумел кое-как незаметно ретироваться из прокуренного всеми сортами табака и травки помещения наружу. Теперь вот сижу, как суслик у дороги, – притаившись и без движения, дабы до окончания облавы ничем не выдать свое пребывание здесь. И случается же такое! Ходишь по земле тихо да мирно, почти никого не трогаешь, всем мило улыбаешься (не часто, но все же), о плохом не думаешь. Ан на тебе! Все враз кувырком. Как не заладится с самого утра, так и пойдет весь день наперекосяк. И ладно бы день, а то и два, и даже куда больше! А что? Разве у вас не так? Вот и я именно сейчас подумал об этом же, боясь шелохнуться. Да что там шелохнуться, – дышать опасался, вздохнуть или кашлянуть громко. Э-э-э… простите, оговорился; вообще-то я парень смелый, но вот почему-то сию минуту меня пробирали противные мурашки и слегка прошибал мерзкий пот. Посмотрел бы я на кого-то, будь он на моем месте: вокруг ментовской шмон по полной программе, всех вяжут без разбора и добровольно-принудительно пакуют по автобусам. Кого добровольно – еще полбеды, а вот кого силком затягивают, с особым энтузиазмом, так сказать, там уж брат не серчай, – и кулаком в живот засадят, а то и прикладом по башке огреют. Как меня несколькими минутами ранее, правда, не сильно. Преду–преждающе, по затылку. Но иногда убеждаюсь в том, что парень я, по большому счету, фартовый, но с переменным успехом. Бывают все-таки в жизни и белые, и черные полосы, причем иногда сменяются они как-то уж очень быстро, буквально – в одно мгновение, и я вот на эту минуту не понимал, какого цвета полоса наступила для меня. Вроде как и попал в передрягу, отхватил чуток по затылку, но не настолько сильно, чтобы отключиться, а, с другой стороны, есть шанс, что участь тех бедолаг, которых зашвыривают в автобус без разбора, меня благополучно минует. Однако пока не до фарта мне было, абы пронесло. Как-то стыдно становилось, когда представил лица мамы и папы, смотрящие на меня с укором, а между нами решетка СИЗО. И начался денек-то по-идиотски! Сообразить бы вовремя, что выдался он совсем не мой. Но русский мужик всегда умен "задним" умом, да простят меня филологи. А посему сижу я вот тут без движения, притаившись в зарослях, нюхаю букет всякой вони от многочисленных человековыделений, и размышляю: какой черт меня дернул припереться сюда, в ночной клуб, и именно в тот вечер, когда облаву замыслили наши доблестные борцы с преступностью в камуфляжах да масках черных. Но откуда ж я, грешный, мог прознать о готовящемся шмоне? Никто не предупреждал, в народе ни о чем таком не болтали. А раз не болтали, значит – либо сообразили провести рейд на скорую руку, либо слишком это культурно-массовое мероприятие засекретили. Я смахнул рукой капельку пота, нависшую над веком, стараясь не задеть ветки кустарника. Шум ни к чему. Могут заметить те двое, что боковой выход из подсобки развеселого клуба контролировали, откуда я и проник наружу. А почуют, что в густых кустах мое тело схоронилось, – тогда все. Крышка. Погулял, что называется, на славу. И снова лица моих предков в воображении замаячили. А началось-то все как!

Утром проснулся, как обычно – голова трещит, в ушах шумит, а во рту такой привкус, словно в нем сотня пакостных котов испражнилась одновременно. Классический похмельный синдром. И вот самое интересное, на мой взгляд, отличительное качество моего организма заключается в том, что я могу нажраться вдрызг, но сколько бы ни выпил – помню все до малейших подробностей. Никогда за всю свою шальную жизнь я так и не смог упиться до состояния полного или хотя бы частичного беспамятства. Зато многие мои друзья-товарищи, когда приложатся к горлышку, на следующий день с умилением твердят о том, что почти ничего не помнят.