Юлия Ефимова - Неизвестный псевдоним Бога

– Это же вы, – удивленно сказал он, – только маленькая. Вы меня обманули, что не знали родного отца, посмотрите – вы здесь явно позируете ему.

«Не может быть», – снова и снова повторялось в Ташиной голове, но это было так. Со всех картин на Ташу смотрела маленькая девочка с голубыми глазами. Картины начинались лет с пяти и продолжались, видимо, пока отца не посадили, то есть до 14 лет. Менялось всё: и место, где девочка находилась, вот она играет во дворе, вот едет на велосипеде, а вот на набережной курит сигарету в компании друзей. Не менялось одно – Таша, она была на каждой картине, в каждом наброске, и столько в этом было теплоты, столько любви, что ей стало стыдно за то, что она так долго ненавидела этого человека, родного отца, который все-таки любил её как мог.

– Вы курили? – спросил Клим. – Или это творческий порыв вашего отца? – Его тоже привлекла картина с набережной.

– Я помню этот день, – кивнула Таша. – Мне четырнадцать, и меня пригласили погулять на речку самые крутые ребята из класса. Я не то чтобы надеялась, но очень хотела, чтоб после этого закончились издевательства с их стороны. Все было хорошо, пока мне не предложили закурить. Я, пересилив страх, закурила, мне не понравилось, но я стерпела. Жаль, все мои усилия прошли даром – их отношение никак после этого не поменялось.

– Почему все ваши рассказы из детства такие жалостливые?! – возмутился Клим. – Или у вас и правда было трудное детство, или вы спекулируете этим, вызывая у меня жалость.

– У меня было прекрасное детство. – Надулась Таша. – Вон, оказывается, меня даже родной отец очень сильно любил. Ходил за мной по пятам, рисовал. Как думаете, почему не подошел, не заговорил?

Единственное, что выбивалось из стройного ряда картин и скульптур с изображением Таши, – это небольшая скульптура девушки в одежде сестры милосердия времен Первой мировой войны. Она сидела на стуле и, как казалось, гордо и печально смотрела в будущее. «Возможно, это не его работа», – подумала Таша.

– А что бы вы ему ответили, заговори он с вами? – спросил Клим.

– Я тогда даже не знала, что папа не родной мне, и, скорее всего, не поверила бы. Это точно был бы для меня стресс.

– Вот, получается, он берег вас, это и есть любовь, причем настоящая, когда в ущерб себе хотят, чтоб другой человек был счастлив. – Клим чувствовал, что его потянуло на философию, да и от голубых глаз оторваться он уже никак не мог, поэтому понял: нужно бежать, быстрей убегать из этой пыльной мастерской, чтоб выдохнуть и успокоиться, чтоб унять стук выпрыгивающего сердца, но было поздно. Он чересчур резко прижал к себе обладательницу голубых глаз, словно она могла выскользнуть из его объятий, и поцеловал. Получилось как-то нелепо, по-мальчишески. На мгновение за этот поцелуй стало стыдно, но, когда он почувствовал, что Таша отвечает ему взаимностью, мир провалился в пустоту, его просто больше не существовало.

Антон Павлович после поимки Ирода выдохнул. Он чувствовал, что попался именно тот, кто нужен, что человек-зло теперь не угрожает его новым знакомым. Антон Павлович так бессовестно уже третий день жил у них и ничего не мог с этим поделать. Ему нравилось всё: и старенький дом, и уютный сад, и беседка с большим столом посередине. Ему очень симпатизировала Леська и то, как она к нему относится – как к человеку, как к ровне, чего никогда не делала внучка, относясь к деду как к старой мебели. Ему нравится Ирма со своим гостеприимством и радушием. Таша со своей простотой и верой в людей, ему нравится даже кличка Чехов, которую ему сразу дали эти три прекрасные девочки. Они для него просто девочки. Антону Павловичу настолько здесь всё нравилось, что он никак не мог заставить себя быть культурным человеком и не злоупотреблять гостеприимством. Но пора и честь знать, завтра ему придется уйти. Но ведь это будет только завтра, есть еще целый вечер, необходимо как следует попрощаться, возможно, дать какие-то дельные советы, необходимо по возможности отблагодарить своих девочек, подаривших ему пару деньков счастья, о которых он уже и не мечтал.

– Олеся, можно я войду? – постучал по косяку входного проема Чехов и заглянул в комнату. Там никого не было, только раскрытая книга и чашка с клубникой говорили о том, что хозяйка куда-то выскочила на минуту. Решив дождаться её, Антон Павлович расхаживал по комнате, читая корешки книг. Заметив у кровати салфетку, небрежно валяющуюся на тумбочке, по привычке старого педанта он поднял её, чтоб выбросить. Мелкие строчки, убегающие то вверх, то вниз, привлекли внимание, и, прочитав пару строк, он ужаснулся, не зная, куда бежать.