Колин Маккалоу - Слишком много убийств

— Будем надеяться, в винном погребке «Баффо» сегодня было чем поживиться. Есть неплохие шансы, что обед с эмансипистками затмит Барта. Интересно, была ли в меню Полина Денби?

— Тогда, — сказала Кори, — кто увидит Нетти — ни слова о Барте.

На следующий день Кармайн, Дэнни Марчиано и Джон Сильвестри должны были присутствовать на одной из «церемоний» мэра, как их назвал комиссар. Итан Уинтроп был истинным коннектикутским янки по рождению и шоуменом по темпераменту. Ему чрезвычайно нравилось быть мэром, так что свое правление он обставлял такой помпой и важностью, какую только могли стерпеть члены городского совета. А стерпеть они могли много — во-первых, Итан здорово сумел нагнать на них страху, во-вторых, покуда они пользовались полагающимися им льготами, остальное их мало волновало. Таким образом, средние школы Тафта и Тревиса получали крупные субсидии для своих оркестров, и все были довольны: школы получали призы на всех музыкальных соревнованиях, а мэр мог наполнить воздух Холломена превосходной духовой музыкой во время своих церемоний.

Необходимость посещать эти мероприятия страшно раздражала полицейское начальство и стала одним из немногих неудобств, которые принесло Кармайну его повышение по службе: капитаны в отличие от лейтенантов были обязаны присутствовать на «церемониях» — и вдобавок в полном парадном облачении! При нормальных обстоятельствах в форме ходил только Дэнни Марчиано, поскольку возглавлял униформированных полицейских. Сильвестри — особая статья во всем — одевался в черный костюм и черную водолазку. Сам Кармайн предпочитал свободные брюки, рубашку, твидовый пиджак с выглядывающим из кармана чаббским галстуком и мягкие кожаные туфли. Элегантно и удобно.

Поскольку парадная форма старших полицейских чинов отличалась серебряными галунами и нашивками, ее сделали темно-синей, Дабы избежать ассоциаций с гестапо. Женщины — Делия Карстерс, Дездемона Дельмонико и Симонетта Марчиано — втайне считали, что все три старших офицера выглядят в парадных мундирах просто потрясающе: все подтянутые, широкоплечие и красивые. Нетти увесила целую стену фотографиями ее Дэнни при полном параде плюс Несколькими с Кармайном и Сильвестри для разнообразия. Сами мученики, заключенные в плотный кожух парадной формы с высокими воротниками-стойками, их восторгов не разделяли. Кармайн со своей стороны готов был поклясться, что его воротник обточили на токарном станке.

Однако положение обязывает. На излете академического года город чествовал университет. Кармайн, Дэнни и Сильвестри послушно присутствовали на холломенской Лужайке, по которой маршировали оркестры обеих школ. Мэр красовался рядом с ММ, облаченным в президентскую мантию и академическую шапочку. День выдался ясный и тихий, деревья вокруг Лужайки стояли в цвету, весенняя трава еще не утратила свежести. Замечательно смотрелись медные буки, высокие и покрытые молодой листвой.

Самые важные персоны во главе с мэром и президентом Чабба стояли наверху помоста, задрапированного фиолетовыми и синими полотнищами — фиолетовый был цветом Чабба, синий — Холломена. Три полицейских начальника находились тремя ступеньками ниже — их головы в фуражках пришлись вровень с коленями сановников на вершине помоста. Комиссар пожарной охраны и его заместитель в синих мундирах более светлого оттенка, чем у полицейских, расположились по бокам от них.

— Итан в своем репертуаре, — сказал Сильвестри своему коллеге, начальнику пожарной охраны Виду Мерфи. — Торчим тут, как цветы в дурацкой икебане.

Кармайн не слушал разговоров; воротник одновременно резал ему подбородок и душил шею. Он вытягивал шею, поворачивал так и сяк голову, наконец, задрал подбородок как можно выше кверху. В высоких ветвях ближнего медного бука что-то блеснуло. Кармайн замер и стал всматриваться в листву, его лицо внезапно потеряло всякое выражение — рефлекс, приобретенный в беззаконные дни войны, когда солдатам сносило башню и они принимались палить по ненавистным офицерам и военной полиции. Вот — опять! Новая вспышка, будто кто-то, спрятавшийся в ветвях, поудобнее пристраивал оружие, и линза оптического прицела сверкала на солнце.

Оркестры умолкли, начались речи, дети чинно уселись на траве — такие тихие и скромные, будто в жизни не скурили косяка и не стибрили ни одного колпака с колес.

— Ложись! — взревел Кармайн. — Все вниз! Ложись!