Андрей Добров - Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

— С виду так вы не сильно-то отличаетесь от остальных людей, — возразил я.

— Это внешнее, — покачал головой Краузе. — Да, мы почти такие же. Мы собирались компанией — я, Иван Ковалевский и Ренард. И развлекались — как все мужчины. Только Ренард через Аркадия Брома приводил к нам не женщин, а юношей-проституток. Проституток, Владимир Алексеевич. Да пол-Москвы пользуется проститутками, разве не так?

— Не все, — заметил я.

— И вот однажды он по ошибке привел нам вместо проститутки молодого поэта. Юру. Пьяного и трогательного. Сам Ренард никогда не участвовал в наших развлечениях. Он был сумасшедший. Но был полезен как организатор. В тот день Юра, сообразив, куда попал, чуть не сошел с ума. Особенно когда Ковалевский попытался… Да черт с ним! Я увел Юру в другую комнату, дал ему хереса и просто стал с ним разговаривать.

Мы сидели всю ночь и разговаривали, как два друга. Просто разговаривали. Я не знаю, что стало причиной — мое доброе к нему отношение, а может быть, и то, что в душе Юра всегда боялся, что он не такой, как все… что он — такой, как я… Но на рассвете мы стали любовниками. Я считал, что все это — так, романтическая чепуха, что завтра же я забуду этого мальчика, что он — только эпизод в моей скучной жизни… Но оказалось, я ошибался. Через неделю я послал к нему Брома с запиской.

— Слово «сестры» и три маски? — спросил я.

— Да.

— Почему «сестры»?

— Да, — усмехнулся Краузе, — уместный вопрос, особенно здесь и сейчас. Но никакого отношения к этой премьере наши «сестры» не имели. Речь шла о Мойрах — трех сестрах, дочерях ночи. Ковалевский был Лахесис, я — Клото, а Ренард…

— Атропос, — вспомнил я. — Та, которая перерезала нить человеческой жизни ножницами. Ведь Ренард был портным.

— Да, Атропос — это Ренард. Он сам так захотел, — кивнул Краузе. — Это он убил Юру? — Да, — сказал я. — Это он убил Юру.

— Ах, Юра! — вздохнул барон. — С ним умерла моя молодость. Он был необыкновенным. Я предлагал ему подарки, деньги, чтобы он не жил в нищете… я предлагал снять для него хорошую квартиру…

— Но он отказывался?

— Да.

— Наверное, — сказал я через силу, — он тоже был влюблен в вас.

Краузе вздохнул.

— Простите, что я так долго говорю об этом с вами, Владимир Алексеевич. Но, понимаете, мне больше не с кем об этом поговорить. Это была моя тайна. Моя любимая тайна… И мне тяжело носить ее в груди, не имея возможности даже с кем-то поделиться…

— Ренард сказал, что из-за Юры он потерял шанс выбиться через вас в свет.

— Кто? — удивился Краузе. — Ренард? Выбиться в свет? Да его там никогда бы не приняли! Что вы! Он был совершенно бездарен! Как модельер он умел просто копировать чужие образцы, но никогда не мог создать сам что-то новое! Просто изображал из себя творца — и все! Именно поэтому я решил подшутить над ним и устроить вечер в платьях от Ламановой — чтобы Ренард позлился! Ковалевский с радостью оплатил пошив платьев — ему Ренард уже надоел, и Иван хотел таким образом проститься с ним.

— Вы наняли девушек, чтобы самим не ходить в ателье на примерку?

— Да, — кивнул Краузе. — И пригласили фотографа… имени я не помню. — Это был младший брат Брома — Леонид.

— А… все равно. Мы иногда приглашали его — от случая к случаю. Так… для памяти. Но тот вечер не удался. Ренард в платье от Ламановой смотрелся презабавно. И был злющий как черт. Я много выпил в тот вечер… Были причины… И почти заснул на диване. Я только помню, что Ренард и Юра вдруг начали кричать друг на друга, а потом Юра ушел… Оказалось — навсегда.

— Что же, — сказал я, допив пиво. — Меня удивляет только одно — почему после этого вечера Юра рассказал своей сестре… не всю правду, но хоть что-то.

— Он хотел рассказать, — ответил Краузе. — Но не мог. Он очень любил сестру и не мог скрывать от нее все, что с ним происходит, — ведь для нас это естественно! Естественно, Владимир Алексеевич, как для вас — любить женщину. Когда вы молоды и влюблены — разве вы не хотите рассказать о своей любви тем, кому доверяете? Но как ему было рассказать сестре про то, что он полюбил мужчину? Рассказал, как смог… Я встал.

— Что же, — сказал я, доставая блокнот и карандаш. — Дайте свой адрес, куда можно прислать ту фотографию. Думаю, вам она нужнее, чем моему архиву.

Шагая под ночным снегом домой, я вспоминал тот фотоснимок. Раньше мне казалось, что на лице Юры — какое-то недоумение. Но теперь я понимал, что ошибся. Это была грусть. Предчувствовал ли он свой страшный конец от руки полоумного скопца, притворяющегося модельером?