Андрей Добров - Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

Я заверил, что наш врач настолько хорош, что, живи сейчас фараон Хеопс, в его пирамиде просто отпала бы надобность.

— Ну а вы, Надежда Петровна? — спросил я. — Как ваша работа для этой премьеры? Все удалось?

— Обижаете, Владимир Алексеевич! Конечно, все!

— Посмотрим-посмотрим! — улыбнулся я. — Буду наблюдать из партера.

— Не хотите ко мне в ложу? — спросила Ламанова. — Я вас познакомлю с мужем. Он очень хочет вас поблагодарить.

— Может быть, после второго акта.

— Обещайте! — потребовала Надежда Петровна.

Я вздохнул и пообещал.

Сквозь толпу ко мне протиснулся Леня Андреев. Он тоже, как и я, был во фраке.

— Пришли посмотреть или написать? — спросил он меня. — А вы?

— Я — написать, — ответил Андреев. — Надо же иногда разбавлять все эти очерки из судебного зала чем-то высоким. Иначе, глядишь, сделаешься настоящей судебной крысой — в мантии и буклях.

— Ну, — рассмеялся я, доставая из кармана табакерку. — Это крысы британского суда. Наши — совсем другие. Пьяные и строгие!

— Вас Архипов искал, — озабоченно сказал Андреев. — Из Сыскного. Не случилось ли чего?

— Архипов? — переспросил я. — Захар Борисович? Он здесь?

— Здесь. Только что его видел.

— Где?

— Возле буфета.

— Пойду посмотрю. — Я пожал руку собрату по перу и пошел в указанном направлении.

Архипова я нашел довольно быстро — он стоял с бутербродом в руке и медленно его жевал, рыская глазами среди зрителей.

— Захар Борисович! Сколько лет! Пришли посмотреть премьеру?

Архипов пожал мою протянутую руку и смахнул крошки с усов.

— Да. Из-за названия в первую очередь.

— А! Как у вас со службой?

— Вернули из отпуска и тут же нагрузили. Ренард мертв. Причем прошел по совсем другой истории, так что… — А как же ваши оставшиеся вопросы? Детали? Сыщик пожал плечами.

— Знаете, Владимир Алексеевич, такие вопросы есть почти в каждом деле. В целом Трепов доволен тем, что случилось. Васю наградили премией за отличную стрельбу при задержании преступника. Хотя какое задержание? Мертвого тела? Впрочем… — Он махнул рукой. — Кстати, хотите интересную подробность про Ренарда?

— Конечно. Захар Борисович наклонился к моему уху:

— Ренард был скопцом. Евнухом.

Признаюсь, это заявление меня поразило как громом.

— Как так?

— Зиновьев… врач — вы же помните его? Осматривал тело Ренарда. Он был оскоплен много лет назад.

— Но как? Вы же сами… Разве он не изнасиловал девушку в своей деревне, прежде чем ее убить? Захар Борисович молча пропустил пожилых дам, неистово обмахивавшихся веерами. Прозвенел первый звонок, и зрители начали пробираться ко входам в зал.

— Там, в деревне, где родился и жил Ренард, я встретился с его отцом. Помните? Я тогда сообщил, что он не рассказал мне ничего. Отмолчался. Но вот интересная подробность. Знаете, кто его отец?

— Кто?

— Конюх при местном коннозаводе.

— А конюхи холостят жеребцов, — произнес я задумчиво.

— Именно. Чтобы исправить им буйный характер. — И вы думаете?..

— Я ничего точно тут не знаю. Но вы, с вашей профессиональной фантазией, Владимир Алексеевич, можете предположить. Я кивнул.

— Он наказал сына. Старшего брата отдали полиции. А младшего отец сам наказал. Жестоко.

— Может быть, — пожал плечами сыщик. — Других объяснений у меня нет. В любом случае если это так, то отец просчитался. Все-таки человек — не лошадь. Ренард не успокоился, а стал только злее. Он сбежал из дома и подался в Москву — в ученики портного. А дальше вы и сами знаете.

— Да, — подтвердил я. — Но если Ренард был скопцом, то что он делал среди «сестер»? И почему сказал, будто Юра отбил у него Краузе?

— Интересно, — кивнул Архипов. — И, кстати, мы провели обыск на квартире Ренарда и в его ателье. Никаких фотографий найдено не было. Ни одной. А теперь посмотрите вооон туда. — Он указал бутербродом на вход в ложу. — Видите этого молодого человека с усиками? — Да.

— Это Алексей Краузе собственной персоной. Он — заядлый театрал. Ничего удивительного, что Краузе сегодня здесь, конечно. Узнаете третьего человека с вашей фотографии? Обычно он ходит в форме, но сегодня одет штатским.

Но разглядеть Краузе я не успел: он повернулся ко мне спиной, пропуская мужчину в генеральском мундире, а потом и его самого заслонили другие люди, спешившие занять свои места, потому что в этот момент прозвенел второй звонок. Я тоже решил пройти на свое место и попрощался с Архиповым.

Пьеса мне не понравилась. Станиславский был совершенно прав: уж на что Антон Павлович был мастер писать драмы без сюжета, но тут он превзошел сам себя. Публика, конечно, вела себя цивилизованно, но было ясно — большинство скучало. Это не «Чайка», которая имела громадный успех как среди зрителей, так и среди критиков. Конечно, Савицкая была хороша, Книппер-Чехова хороша, Маша Андреева — не хороша, а прекрасна. Константин Сергеевич показался мне староват для роли Вершинина — понятно, что его герой был уже далеко не мальчик, но седые волосы, усы, подкрученные кверху, и артиллерийский мундир совершенно не сочетались с интеллигентскими очками, которые Станиславский то ли забыл снять перед выходом на сцену, то ли оставил в надежде, что публика не заметит этого диссонанса. Оттого его Вершинин был похож скорей на стареющего ловеласа, чем на зрелого мужчину, обретшего свою последнюю и несчастную любовь. Мейерхольд, как мне показалось, тоже утрировал своего Тузенбаха, балансируя между восторженностью и цинизмом.