Елена Руденко - Долгий летний праздник

— Простите, а как вы относились к брату вашего… мужа и его дочери? — спрашивает она.

— Безразлично, — отвечаю я, — а вот на меня они всегда смотрели свысока. Да я с ними особо не общалась.

Лемус явно хочет ещё что–то спросить, но колеблется.

— Вас интересует, почему Жак Брион занимался противозаконными делами? — догадываюсь я. — Ради меня. Жак был без ума от меня. Он хотел, чтобы я получила всё и быстро! Тогда мне это нравилось, я даже стала помогать ему в этих делах. Скорее, ради забавы, чем денег… Я была глупой девчонкой. Но я любила Жака! Он любил меня! Наша жизнь была точно роман!

На мои глаза навёртываются слёзы.

Девушка смущённо опускает глаза. Мне самой стыдно за эмоции.

— Но почему вы не поженились? — удивленно спрашивает она.

— Поначалу я не хотела терять свободу, — говорю я. — А потом мы привыкли к нашей жизни.

Вроде бы беседа завершена. Девушка покупает три ленты. Наверно, из вежливости.

Я, Жорж Дантон, прибыл на площадь, где уже соорудили сцену с трибуной. Народу собралось великое множество. Тут весь блеск третьего сословия, от буржуа до ремесленников. А вот и крошка Луиза Робер. Похоже, она опять взяла организацию в свои руки. Луиза мечется туда–сюда, раздавая указания.

— Тебе надо будет встать сюда, — объясняет она моим приятелям из клуба Кордельеров, — а ты будешь подавать листки для подписей.

Мужчины послушно кивают.

— Вы встанете по бокам трибуны, будете наблюдать, — объясняет она ещё двоим. — Только стойте прямо, как гвардейцы.

Тут взгляд Луизы падает на меня.

— Жорж, тебя избрали прочесть петицию? — спрашивает она меня.

Я киваю. Если она начнёт указывать мне, как и куда встать, я выругаюсь.

— Тебе надо будет подняться на трибуну, — говорит она.

А то я бы не догадался.

— Понятно, — отмахиваюсь я, — начинаем!

— Нет, ещё пять минут! — твердо говорит она.

Я пожимаю плечами. Хоть десять. Мне хочется поднять трибуну и придавить ей эту несносную дамочку.

А где её муженек? Перебирает какие–то бумажки. Я оглядываюсь вокруг, все мои друзья при деле. Крошка Луиза всем нашла работу. Эбер, Шомет, Лежандр — суетятся, как пчёлы.

— Быстрее, быстрее, — торопит Луиза девушку, развешивающую трехцветные ленты на трибуне.

М-да… по–моему, украшения сейчас нужны, как слепому картина.

— Всё, — оборачивается Луиза ко мне. — Можешь начинать.

— Благодарю, — отвечаю я с поклоном.

Я поднимаюсь на трибуну. Народ на площади затихает. Все взоры прикованы ко мне. Я начинаю читать петицию. Мой громкий голос разносится по площади. Меня волнует только оговорка о конституционных мерах. В толпе немало юристов, они могут разгадать подвох. Наконец я дохожу до этой чёртовой оговорки. Мой голос не дрогнул, я дочитал петицию до конца.

Вот и всё, я спускаюсь с трибуны. Что скажут люди? Они переговариваются между собой. Слышны недовольные возгласы. Кажется, это провал. Они поняли, что конституционные средства означают сохранение монархии, а их это не устраивает.

Луиза Робер мечется. Нервно переговаривается с друзьями. Пожалуй, они вычеркнут эту оговорку. Тогда петиция для меня теряет смысл. Я ухожу. Пусть делают, что хотят.

Я, Катрин Мариэль, пью кофе в доме Марселя Бриона. После исчезновения его дочери мы начали постепенно сближаться. Сейчас мы почти друзья.

Интересно, тронула ли его гибель брата? Думаю, что да. Хотя отношения между ними были какими–то безразличными. Встречи по праздникам, редкие письма.

— Сейчас, Катрин, я по–другому смотрю на былые вещи, — говорит Марсель. — Особенно совестно за юность. Я злился на брата, что он смог быстрее разбогатеть, чем я. Жак хотел мне помочь, но я гордо отказывался. Только поправив свои дела, я стал спокойнее. Простите, что я вам всё это рассказываю… Но как сейчас жаль, что мы ни разу не поговорили по душам. Мы были просто хорошими знакомыми, а не братьями.

Марсель явно расстроен. Так всегда бывает, мы слишком поздно сожалеем о несделанном. Бедный человек, я тебе сочувствую.

— Не стоит зря корить себя, — говорю я. — Жак ни разу не жаловался на вас, всегда был доволен вами. А уж я могла понять его чувства.

Он кивает. Верит мне.

— Жак любил вас, — говорит Марсель. — Безумно любил. Даже перед той роковой охотой, в день своей смерти, он восхищался вами! Подумать только — столько лет прошло!

— Да, нам завидовали, — киваю я.

Мне становится ещё более грустно.

— Катрин, — тон Марселя вдруг становится твёрдым и озабоченным. — Мне кажется странным, что Жак не составил завещания.