Сергей Юров - Убийство в имении Отрада

— Экий пройдоха! — воскликнул Похвиснев. — Но куда, куда он спрятал шкатулку?

— Вор прекрасно знал, что в доме будет обыск, — произнес я. — Поэтому и решил спрятать похищенное снаружи.

— Но где?

— Следуйте за мной.

Выйдя на парадное крыльцо, я спустился к кусту сирени и достал из-под него бутылку шампанского. Затем внимательно осмотрел мраморные вазоны, возвышавшиеся на углах крыльца. В одном из них почва была взрыхлена совсем недавно.

— В гостиной я обратил внимание на грязные ногти лейтенанта, — проговорил я, глядя на хозяина дома. — Запачкал он их именно здесь… Ваша шкатулка в этом вазоне, Григорий Александрыч!

Не говоря ни слова, Похвиснев засунул руку в черную землю и спустя секунду, торжествуя, достал из нее свои украденные сокровища.

— Как поступите? — спросил я у него чуть погодя.

— Объявлю Шишкина вором. На господина этого я никогда вполне не полагался.

— Решение не из лучших. Шишкин попросту не признается.

Похвиснев задумался, приглаживая темные волосы.

— Что ж, после кражи гости горят желанием разъехаться по домам. Не стоит их задерживать. Скажем им, что расследование ни к чему не привело… А Шишкин, в этом нет никаких сомнений, вернется в усадьбу ночью. Как только он сунется к вазону, тут-то его и накроют!

Когда гости разъехались, Похвиснев поведал мне в кабинете удивительную историю о том, как шкатулка с драгоценностями оказалась в его собственности.

— В прошлом году я побывал во Франции, — начал он, попыхивая трубкой. — Вы, верно, знаете, что моя сестра вышла замуж за французского дворянина, приехавшего в Москву поглазеть на Кремль и царские палаты. Обходительный такой, учтивый и танцор, каких мало. На балах равных ему не было. Всех наших красавиц покорил, а всерьез увлекся сестрой моей. Ну, и увез ее после свадьбы к себе на родину… Я навещал Анну прежде и рассчитывал, что и на этот раз она обрадуется моему приезду, и мы всласть потолкуем о былом, покойных родителях, друзьях детства. Честно говоря, ехал я с тяжелым сердцем. Сестра была милым созданием, но супружеская жизнь ее не задалась едва ли не с самого начала. Жан-Арно де Таг, муженек Анны, как выяснилось, оказывал больше знаков внимания молоденькому повару, выписанному из Парижа, чем ей. К тому же, он имел отвратительную привычку делать визиты и отдыхать вне дома без жены. Вдобавок ко всему, детей они так и не нажили. Словом, бедняжке приходилось влачить скучное и безрадостное существование. Я много думал о бедственном положении родного мне человека и, в конце концов, пришел к мнению, что сестру надо спасать. «Если француз откажется дать развод, я отыщу способ вернуть ее домой», — говорил я себе на палубе русского корабля, вышедшего из Санкт-Петербурга в плаванье вдоль берегов Европы к Средиземному морю.

Меня высадили у небольшой рыбацкой деревушки Биарриц близ атлантических Пиренеев. До поместья де Тагов я добирался на повозке местного баска, голову которого покрывал живописный берет. Мы с ним разговорились. Посудачили о торговле и местных сплетнях. Когда я сказал, что супруга барона де Тага доводится мне родной сестрой, он натянул поводья и расстроено покачал головой.

— Мне очень жаль, но вашей сестры больше нет. С неделю назад она выпала из окна замка и расшиблась насмерть.

Ошарашенный страшной новостью, я в молчании уставился на баска. Он развел руками и тронул лошадей. Подавленное настроение не покидало меня всю дорогу. На тамарисковые рощицы и жилища рыбаков я смотрел без интереса, пустыми глазами. Не сумел облегчить мои душевные страдания и барон, с порога заведший речь о том, что он не повинен в смерти жены, что в последнее время они с ней жили мирно и счастливо, что смерть ее — чистая случайность. Кормя голубей, она якобы не достаточно прочно держалась за оконную раму. Но я почему-то не верил щуплому французу с длинным подвижным лицом и тонкими бескровными губами. Так или иначе, гибель сестры на его совести. Зачем было увозить Анну за тридевять земель, если уже в медовый месяц она проплакала все глаза?..

По моей просьбе барон отвел меня в усыпальницу де Тагов. Я постоял у гранитной надгробной плиты, под которой лежала Анна, всплакнул и вышел вон. В гостиной барон предложил мне выпить коньяку. Я опорожнил три рюмки подряд, чтобы смягчить боль утраты. Де Таг, потягивая шампанское, говорил о судьбе, предначертании, Божьем промысле. Затем вдруг разговорился об испанских галеонах, пиратских кладах, кораблекрушениях. Долго он бубнил об этом и, наконец, не то спьяну, не то намеренно, брякнул: