Наташа Ридаль - Убийство в Кембридже

Я взяла полотенце и стала осторожно обтирать его, размышляя о том, смогу ли я когда-нибудь к этому привыкнуть. А потом, укрыв его одеялом, я разозлилась на себя. Разве можно разлюбить человека за то, что война оставила на его теле уродливые шрамы?

Промокнув полотенцем лоб и подбородок Оливера, я вдруг почувствовала, что он стал мне еще дороже.

Я едва успела вернуться до закрытия колледжа на ночь. Потихоньку пробравшись на кухню, я тщательно вымыла руки и, внезапно ощутив зверский аппетит, выпила молока с огромным куском холодного пудинга.

Очевидно, в свою комнату я кралась недостаточно тихо, так как дверь хозяйской спальни распахнулась, и мне навстречу шагнула Катя.

– Где ты была?

– Гуляла, – без заминки соврала я.

– Соня, – устало произнесла сестра, – завтра нам придется серьезно поговорить. Твое поведение возмутительно и недопустимо. Боюсь, что нам с Томасом придется посадить тебя под домашний арест, как это собиралась сделать maman .

Я молча ушла к себе, а утром чуть свет спустилась на кухню, поймала одну из горничных и велела собрать мне свежие простыни и полотенца – чем больше, тем лучше. Девушка удивилась, но отправилась выполнять поручение, пока я второпях поглощала завтрак.

Улизнув из дома с корзиной постельного белья, я сообразила, что всё равно не смогу покинуть колледж, пока «джип» не отопрет ворота. Тут мне пришла в голову мысль помолиться о выздоровлении Оливера. До утреннего богослужения оставалось около сорока минут. Ключи от часовни имелись у каноника и главы колледжа, но я знала о существовании запасного комплекта, который хранился в нише за камнем слева от двери.

В часовне царил полумрак. Я иногда ходила на литургию, чтобы послушать орган и пение мальчиков, однако сейчас мне почему-то стало неуютно под молчаливыми сводами. Статуи с укором взирали на меня со своих постаментов, а украшенная резьбой исповедальня из красного дерева внушила необъяснимый ужас. Чтобы развеять его, я стала представлять, как, стоя на коленях на низкой скамейке, кающиеся студенты открывают свои постыдные тайны сидящему за перегородкой священнику. Я приблизилась к низкой дверце и отдернула бархатную занавеску.

На долю секунды перед моими глазами возник образ человека в черной мантии. Его лицо было скрыто в тени. В ушах зашумело, я вздрогнула и будто очнулась.

Схватив корзину, я выбежала из часовни, заперла дверь и торопливым шагом направилась к Большим воротам.

Состояние Оливера не изменилось, однако он снова основательно пропотел. Я поймала уже знакомую медицинскую сестру:

– Научите меня менять простыни!

На усталом лице женщины мелькнула если не улыбка, то, определенно, ее тень. Перекатывая Оливера с боку на бок и ловко перестилая матрас, она спросила меня:

– Это ваш жених?

– Да, – покраснев, сказала я.

– Не многим здесь так повезло.

Я обтерла Оливера и присела рядом на свернутом матрасе. Несколько часов прошло в попытках абстрагироваться от окружающей обстановки. Наконец я почти перестала обращать внимание на кашель и снующих сестер и вздрагивала, только когда выносили очередное тело.

Кажется, я задремала, потому что чуть не пропустила момент появления высокой чопорной дамы, остановившейся перед матрасом Оливера. Увидев его на полу среди других несчастных, женщина на мгновение забыла прижимать платок ко рту, и я рассмотрела остроносое лицо с такой же, как у Оливера, россыпью веснушек, которые проступали из-под слоя пудры.

Тонкие брови дамы удивленно изогнулись, в глазах сверкнуло негодование.

– Почему он не в палате?

– Коек не хватает, мадам, – пробормотала медицинская сестра, сопровождавшая леди Конли. – Его привезли из полицейского участка. Доктор не стал делать исключение для преступника.

– Так пусть сделает исключение для сына сэра Ричарда Конли! Я требую, чтобы нашего мальчика немедленно разместили в палате и обеспечили должный уход.

Из-под шляпки леди Конли выбилась рыжая прядь. Ее мимика напомнила мне манеру Оливера поджимать губы и поднимать левую бровь.

Медицинская сестра с поклоном удалилась. Властная дама, вновь прикрыв рот платком, повернулась к сыну и, кажется, впервые заметила мое присутствие.

– А вы кто?

– Софи, мадам, – вставая, сказала я. – Дочь графини Кронгельм.

– А, – сузив глаза, протянула леди Конли. – Та самая Софи Кронгельм, из-за которой мой сын вылетел из университета, а теперь, вероятно, отправится на виселицу!