Наташа Ридаль - Убийство в Кембридже

Во вторник, 8 октября, я полдня просидела с книгой в гостиной доктора Уэйда, чтобы не пропустить момент, когда Энтони будет уходить от наставника.

Катя, непривычно строгая в траурном платье, усилившем ее сходство с maman , молча недоумевала, отчего я сегодня такая тихая. Услышав в прихожей голос друга, который прощался с Уэйдом, я схватила свой редингот и выбежала за ним на крыльцо.

– Софи! – в глазах Энтони отразилось радостное удивление. – Я думал, ты отдыхаешь.

– Да я вроде не устала.

– Проводишь меня немного?

– На самом деле мне хотелось тебя увидеть, – призналась я, взяв его под руку, и мы зашагали через сад. – Ты мой лучший друг, – тут я ничуть не покривила душой, – и только с тобой я могу откровенно говорить об Оливере.

– Может, тогда зайдешь ко мне на чашку чая?

Я просияла.

– С удовольствием, Энтони!

– Как ты держишься? – недоумевал мой друг, пока мы проходили мимо библиотеки. – Я заметил, что ты не была близка с графиней, но всё же она – твоя мать.

– А ты был близок с матерью? Ты никогда не рассказывал о своей семье.

– Мне очень ее не хватает, – лицо Энтони сделалось печальным. – Я не знал своего отца. Мое детство прошло в Манчестере с мамой и бабушкой. Мама работала секретаршей, а ночами перепечатывала рукописи, не жалея сил, чтобы я получил хорошее образование и сумел занять достойное место под солнцем. И я всегда старался поддерживать ее.

– Я завидую тебе. Maman даже не пыталась меня понять.

– Тем не менее она желала уберечь тебя от опрометчивого шага, – заметил Энтони, сворачивая в студенческое крыло.

– Как и ты…

Уже в комнате Энтони продолжил развивать волнующую меня тему:

– Оливер никогда не воспринимал всерьез отношения с девушками. Он сменил двух или трех за первые три семестра. Потом появилась Агнес Хортон. Думаю, они расстались бы раньше, если бы Оливер не ушел на фронт. Прости за прямоту Софи, но и ты для него – лишь кратковременное увлечение.

– Я это знаю, – ответила я, а внутри что-то неприятно кольнуло.

Энтони гремел чашками. Пока он заваривал чай, я обошла комнату, пролистала несколько книг. Ничего, что могло бы представлять интерес для проктора или бросить тень на моего друга.

– Так о чем именно ты хотела поговорить? – спросил Энтони, протягивая мне чашку.

– Согласись, что maman отвратительно обошлась с Оливером. Казалось бы, я должна ненавидеть его за то, что он сделал, но я не могу. Более того, я стараюсь убедить себя, что он ее не убивал.

Энтони внимательно посмотрел на меня.

– Ты продолжаешь тешить себя иллюзиями, Софи. Допускаю, что он мог взять на себя вину, чтобы позлить родителей. Но вероятнее всего, настояв на отчислении Оливера, графиня стала его личным врагом. А какой удар она нанесла по его самолюбию!

Я пила чай, стараясь не думать о других нанесенных ему ударах. Однако мысль о трости maman вернула меня к главной цели моего визита. Я еще раз как бы невзначай оглядела комнату и встала.

– Спасибо за поддержку, Энтони, но не буду более тебя задерживать. Тебе надо заниматься.

– Я всегда рад тебя видеть, ты же знаешь. Когда закончится эпидемия испанки, мы можем продолжить наши прогулки по Кембриджу.

Я поцеловала его в щеку, повернулась к двери, и вдруг мой взгляд упал на бамбуковую трость в углу за платяным шкафом. Сердце подскочило к горлу: ошибки быть не могло, я узнала бы ее из тысячи.

Невероятным усилием воли я заставила себя как ни в чем не бывало улыбнуться Энтони и ровным шагом выйти в коридор. Но когда дверь закрылась за моей спиной, я почувствовала, как между лопатками струится пот.

Придя домой, я отправила к Уолшу лакея с запиской: «У Энтони трость maman . С.» Ответа я не ожидала и была польщена, когда возвратившийся Джеймс протянул мне конверт от проктора. Я с волнением вскрыла его и прочла следующее:

«Надеюсь, вы ничем не выдали, что узнали трость. Вы оказали мне неоценимую услугу. Больше ничего не предпринимайте. Дж.

P . S . Оливера Конли поместили в Адденбрукскую больницу с симптомами испанского гриппа».

– Нет, – прошептала я, перечитывая записку.

В один миг образ надменного, совершенно незнакомого мне человека, спокойно рассказывающего о том, как он убивал мою мать, вытеснился другим. Этот другой смотрел в мои глаза так, словно ему открылись все тайны Вселенной. Он заставил мое тело содрогаться от наслаждения, придал моему пресному существованию сладковато-пряный вкус жизни.