Клэр Уитфилд - Падшие люди

Нож он начисто вытер о мою юбку и убрал его за пояс. Потом вытащил флакон с водянистой кровью и его содержимым облил меня и пол вокруг. Я лежала в луже крови, смешанной с водой, и своей собственной. Доктор Шивершев заключил мое лицо в ладони и поцеловал меня в губы.

– Желаю удачи, – сказал он и покинул дом через парадный вход.

Меня окружали руки пришедших на мое погребение: бабушкины, Мейбл, миссис Уиггс и всех жертв Джека от Марты Табрэм до Кэтрин Эддоуз. В действительности эти руки принадлежали медсестрам, которые прижимали меня к койке, веля успокоиться. В палату вплыл силуэт в черном одеянии с белой шапочкой. Это была матрона Лакс. С ее появлением я почувствовала, что теперь могу перестать сопротивляться, и провалилась в забытье. А может, еще и оттого, что мне вкололи снотворное.

Очнулась я с ощущением, что внутри у меня все тонко, как бумага, и лишено всякой влаги. Я попыталась опробовать свой голос, но лишь кашлянула, что причинило адскую боль. При малейшем движении или напряжении мышц шеи швы натягивались, раздражая воспаленную кожу. Я просунула пальцы под повязку и нащупала безобразные выступы на горле. Одно это вызывало у меня панику. Теперь я чудовище не только душой, но и внешне.

Что пробудило меня, что вывело из этого чистилища? Я услышала, как женский голос шепчет мне:

– Должно быть, он тебя очень любил… раз хотел забрать с собой.

Эти слова парили надо мной. Я точно не знала, услышала ли я их во сне или наяву. Скорее всего, фразу прошептала одна из медсестер, думая, что говорит сама с собой. Я вдыхала эти слова. Каждое забивало нос и душило меня, застревало в горле, вызывая кашель, от которого швы натягивались и грозили лопнуть. Меня раздирала ярость. Почему даже женщины воспринимают это кощунство, совершенное якобы моим мужем – его попытку перерезать мне горло, – как выражение любви? Почему нечто столь бестелесное, как мужское эго в его наивысшем проявлении, заслуживает большего сочувствия, чем изувеченное женское тело?

Последнее, что я помнила – это как выползла из дома на улицу. Брезжил рассвет. Меня ослепил яркий свет фонаря полицейского, озарившего мое лицо. Затем раздалась пронзительная трель его свистка. Очнулась я уже в больнице. У моей койки сидела Матрона Лакс, читая номер «Сестринского дела».

– Раньше поганый был журнальчик, а теперь ничего, за последний год стал намного интереснее, – произнесла она. И потом: – Знаешь, Сюзанна, любой приличный хирург, если б он действительно хотел убить, вонзил бы лезвие гораздо глубже.

Даже Матрона старалась пощадить мои чувства, не желая допускать, что мой муж пытался убить меня из ненависти. Она тоже пыталась его оправдать. Я промолчала; теперь это не имело значения. Никто не узнает от меня всей правды. Самое удивительное, что со смертью Томаса я вообще перестала о нем думать. Вот уж воистину, с глаз долой – из сердца вон. В дни замужества меня не покидало чувство, что я попала в западню, из которой никак не выбраться. То место, что он занимал в моей душе, заполнила пустота. Непривычное ощущение. Думаю, на меня снизошел покой.

В больнице, восстанавливая силы, я целыми днями изводила себя тревогой по поводу полицейского допроса. Мысленно репетировала свои ответы, надеясь, что следователи отнесутся ко мне с сочувствием, когда увидят шрам на шее. Потом как-то Матрона пришла и сказала, что меня вовсе не будут допрашивать. Один из администраторов счел своим долгом вступиться за меня и обратился за помощью к своим друзьям в Министерстве внутренних дел. Убедил их, что будет несправедливо, если полиция станет донимать меня после всего того, что я пережила. Ведь даже самому тупому полицейскому понятно, что произошло: мой жестокий супруг, обезумев от алкоголя и бремени долгов, прогнал всю прислугу и в приступе отчаяния попытался убить жену, а потом повесился. Да простит Господь его душу.

Про доктора Шивершева вообще никто не вспомнил. Ни у кого и мысли не возникло, чтобы проконсультироваться с моим личным врачом. Словно его вовсе не существовало. Доктор Шивершев оказался прав еще в одном: никто не подумал искать миссис Уиггс. Нашлись свидетели, которые видели, как некая женщина покидала дом в сопровождении некоего мужчины. С собой она увозила сундук. Полиция решила, что миссис Уиггс, как и остальные слуги, не захотела больше служить в семье, где царили насилие и разброд, и сбежала.

В больнице меня мало кто навещал. Изредка заглядывали медсестры, – думаю, просто из любопытства. Приезжал мой поверенный из Рединга, мистер Радклифф. Он был полон благоговения, исполняя возложенную на него миссию – сообщая мне, что моя великодушная золовка, Хелен, в письме выразила свое сочувствие и согласие заплатить полугодичную ренту за дом в Челси, чтобы у меня было время найти себе другое жилье. Я рассмеялась, когда мистер Радклифф прочитал ее письмо. Он, наверно, счел, что у меня нарушена психика, особенно когда я заявила ему, что после встречи со мной моя золовка изменит свое решение.