Клэр Уитфилд - Падшие люди

– Вы пришли меня убить? – прямо спросила я.

Доктор Шивершев кивнул.

– Я могу сделать это быстро, – сказал он. – Больно не будет. – Голос его полнился сочувствием, словно он сообщал о гибели любимого питомца.

Я утратила самообладание. Вся затряслась, задрожала. Дышать стало трудно. Позабыв про гордость и достоинство, я разревелась. Умоляла не убивать меня, а он смотрел поверх моей головы куда-то вдаль. Я никогда не считала себя храброй.

– Отпустите меня. Вы же знаете, я умею хранить тайны. О Мейбл я никому словом не обмолвилась, а вот вы рассказали Томасу о моей матери. – Я сама удивилась, как быстро рассвирепела, увидев, что слезы не действуют.

– Ничего я ему про вас не говорил, – гулким эхом разнесся по чердаку голос доктора Шивершева. Невероятно. Человек, только что убивший моего мужа, оскорбился, что его обозвали сплетником. – Я сдержал слово, – отчеканил он. – И всегда держу…

Доктор Шивершев до блеска натер свой нож и, тыча им в мою сторону, продолжал:

– Ваш муж – отмечу, что вы сделали крайне неудачный выбор, – все знал. Его экономка разыскала одну женщину из Никола, и та рассказала ей про маленькую кареглазую девочку, которая орала как резаная, не желая вылезать из-под кровати, где она сидела в луже собственной мочи; ее пришлось тащить оттуда за ноги. Я уже говорил, что мы с вашим доктором Ланкастером закадычными собутыльниками никогда не были, стали встречаться только недавно, да и то по делу.

Он поднял глаза на покачивающееся тело Томаса. Я старалась не смотреть на труп, но, когда все же взглянула, увидела, что глаза у моего мужа выпучены, как у лягушки, язык торчит изо рта. Столь уродливая смерть – неслыханное унижение для человека, который при жизни весьма щепетильно относился к своей внешности.

– А как же тот экспонат – матка с эмбрионом в сосуде? Я видела его здесь, на чердаке, в ту ночь, когда меня столкнули с лестницы, а потом, придя к вам на прием, смотрю, он уже стоит у вас на полке, в вашей коллекции.

– Поэтому вы пропустили следующий прием?

– У меня не осталось никого, кому я могла бы доверять.

– А я ведь ради вас внес изменения в график приема. С кем еще вы поделились своими предположениями?

– Да с кем же мне делиться? – покачала я головой, поражаясь нелепости той ситуации, в которую угодила. – Я думала, что матку вырезали у Мейбл. Она не написала мне, потому что умерла. И получается, что я сама отправила ее к вам на смерть.

– Ею занималась моя коллега, румынка, столь же опытный хирург, как и я. А подобные процедуры она проводит даже еще более умело. Да вы ее знаете: это моя экономка, Ирина. Она сообщила, что ваша подруга ушла от нее живой, никаких проблем не возникло.

– Однако мне она так и не написала, – заметила я.

– Девица получила, что хотела. Зачем писать-то? Вот честное слово, Сюзанна, достали вы меня со своими дикими измышлениями и своим болтливым супругом. Вы, конечно, не сумасшедшая. Немного запутались, это да. Но никак не сумасшедшая. Меня направили сюда, чтобы разобраться с ним, а заодно со всеми, кого я найду в доме. Знаете, Сюзанна, я толком не сплю уже несколько дней.

Труп Томаса наконец перестал качаться. Я опасалась, что доктор Шивершев говорит мне все это, дает объяснения, чтобы не мучиться чувством вины, которое его накроет, когда он меня убьет. Можно подумать, я с радостью позволю себя убить, если буду понимать его мотивы, которые он мне излагает. Размышляя, как бы мне избежать неминуемого конца, я слушала его не перебивая.

Доктор Шивершев и Томас состояли в одной и той же организации, причем сначала не знали об этом. Доктора Шивершева привлекли к работе много лет назад, а Томасу предложили присоединиться к тайному братству ученых совсем недавно. Он был, можно сказать, стажером, рядовым в иерархической структуре организации. Братство представляло собой сообщество избранных; они во всем помогали друг другу, поклялись хранить верность своим товарищам и высокой цели. В основе этой цели была истинная свобода. Член братства мог быть кем угодно по собственному усмотрению: законы, применимые в отношении обычных людей, на избранных не распространялись; никакие религиозные и морализаторские учения в организации не принимались. Но злоупотреблять этими отношениями взаимного доверия и товарищества запрещалось. Пусть члены братства считали себя свободными от традиционных норм и устоев, но каждый был обязан содержать в порядке свой дом, вести себя благоразумно и осмотрительно. Именно эти два правила Томас, как выяснилось, соблюдать не мог.