Клэр Уитфилд - Падшие люди

В последние месяцы здоровье бабушки стало ухудшаться. Она быстро уставала, постоянно жаловалась на жар и недомогание, в основном чтобы привлечь к себе внимание. Местный доктор привык к частым вызовам, он посылал меня в аптеку за тонизирующим средством, которое я могла бы купить и без его предписаний, стоило ей попросить. Бабушка была несносна. Доктор, я знала, считал, что у меня ангельское терпение. Нередко бабушка забывалась и называла меня Кристабель (так звали мою мать). А когда она понимала, что я не Кристабель, ею овладевали апатия и печаль. Ночами она бродила по дому, все искала дедушку, а я приводила ее обратно в спальню и дверь запирала на замок, – как сейчас миссис Уиггс запирает меня. Есть ли разница между тем, чтобы запирать в комнате старую женщину ради ее безопасности, и тем, чтобы помочь ей отправиться к Господу? На мой взгляд, небольшая.

Я часто взывала в мольбах к Всевышнему, но, кажется, на них ответил дьявол. Я молила о возможности уехать, и такая возможность появилась три дня спустя. Как-то я зашла в сарай для пересадки растений. Мне нужна была садовая лопатка, чтобы заровнять ямку, которую выкопал в саду какой-то зверек. И пока я рылась в куче ржавеющего садового инвентаря, со старой полки (дедушка был не самым искусным плотником) на голову мне свалилась коробка. Коробка с пропитанными мышьяком липкими лентами от мух.

В тот вечер бабушка сказала, что будет ужинать в постели. Обычно я подавала ей бульон с хлебом, иногда еще кусочек баранины, если она могла его проглотить. Я отмочила липкие ленты в воде, и на этой воде приготовила бульон. Поднимаясь с подносом на второй этаж, я, надо признать, испытывала волнение по поводу того грандиозного события, которое скоро должно было произойти. С каждым шагом я думала про себя: нет, не смогу, она не станет есть, ничего не получится. Господь еще мог вмешаться.

Но после первого же вечера бабушка совсем слегла и уже не вставала. Я кормила ее отравленным бульоном каждый день до самого конца.

В последнюю ночь, когда она уже совсем ослабла, я, стоя на лестничной площадке, услышала, как она кашляет. Я поспешила к ее двери, но в комнату входить не стала – просто послушала, как она давится кашлем. Потом сбежала по лестнице вниз, через черный ход выскочила во двор и помчалась в дальний конец сада. Взяла в сарае для рассады большую лопату и стала рыть яму. Копала, копала и копала. Земля была твердая, но это не имело значения. Пошел дождь, а я все рыла и рыла яму в саду. Молилась о помощи, клялась, что сожалею о содеянном зле. Обещала, что, если ничего не получится, никогда больше не сделаю ничего подобного. Потом, насквозь мокрая, уселась прямо на земле. Под ногтями у меня скопилась грязь, потому как, устав орудовать лопатой, я стала выковыривать землю голыми руками. Яма получилась неглубокая. Никудышная я была копальщица.

Когда я наконец набралась храбрости и вошла к бабушке, она уже не дышала. Ее белое лицо посерело, открытые глаза вперились в потолок. Серебристо-белые волосы разлохматились и спутались оттого, что она металась в предсмертной агонии. Раззявленный рот застыл в безмолвном крике. Он был перекошен, словно что-то или кто-то, возможно мой сообщник, дьявол, нагнал в нее ветер, заставляя разжать губы, а затем запустил туда руку и забрал ее душу. Оставшиеся липкие ленты я отнесла в сад, бросила их в яму и засыпала землей. Мне казалось, я и есть та самая муха, а это – мое разбитое окно, путь на волю.

Тело миссис Уиггс вместе с ее отяжелевшими конечностями и широкими юбками я запихнула в буфет. Мною владела умопомрачительная паника; всякие здравые мысли, что еще оставались, рассыпались в прах. Я злилась на экономку. Если б она дала мне уйти, не погибла бы. Я отказывалась признать свою вину. Она сама была виновата. Я просто защищалась. Если б она не препятствовала мне, уцелела бы. Да, наверно, вовсю проклинала бы меня, но была бы жива и благоденствовала при своем сынке-изувере.

Ее юбки все вываливались из шкафа прямо мне в лицо, словно насмехались надо мной; слишком пышные, они не вмещались в буфет. Старомодные привычки этой женщины продолжали воевать со мной даже после ее смерти. Мысли мои стали беспорядочными, безрассудными, перемежались неоправданными взлетами оптимизма. Мне бы только добраться до моего поверенного, раздобыть немного денег, он бы мне помог. Я уехала бы за границу, укрылась бы во Франции, если надо, пешком добралась бы до Испании. Бежала бы без остановки, пока не свалилась бы с края земли.