Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Мэтью верил, что все так и было.

— Я всегда тобой гордился, — сказал Вудворд. — Всегда. Я понял это с самого начала. Когда увидел тебя… в сиротском приюте. То, как ты держался. В тебе было нечто… особенное… чему трудно дать определение. Но бесспорно особенное. Ты еще себя проявишь. Где-нибудь. Ты изменишь что-то важное… в чьей-нибудь жизни… просто потому, что ты такой есть.

— Спасибо, сэр, — сказал Мэтью от всей души. — Я также… благодарен вам за заботу, с какой вы всегда ко мне относились. Вы всегда были… благоразумны и справедливы.

— А как же иначе. — Вудворд смог улыбнуться, хотя в его глазах стояли слезы. — Я ведь судья как-никак.

Он потянулся к Мэтью, и юноша взял его руку. Оба молчали, и только ночная птица за окном пела о радости, почерпнутой из отчаяния, и о новом начале, заключенном в любом конце.

Уже забрезжил рассвет, когда после часа судорог тело судьи замерло.

— Он отходит, — сказал Шилдс, в стеклах очков которого отражался свет лампы.

Бидвелл стоял в ногах постели, а Уинстон держался ближе к двери. Мэтью по-прежнему держал Вудворда за руку, сидя со склоненной головой и с Библией на коленях.

Речь судьи на финальном этапе его жизненного пути была едва разборчивой в тех редких случаях, когда он пытался что-то сказать, превозмогая боль. По большей части это были просто мучительные стоны, пока его земная оболочка постепенно переходила в иное состояние. Но сейчас, в тишине, умирающий вытянулся на постели, как будто стремясь к чему-то неведомому. На его груди сверкало золотое шитье камзола. Его голова сильнее вдавилась в подушку, и он вполне отчетливо произнес свои последние слова.

— Почему? Почему? — прошептал он, второй раз тише первого. А потом — уже совсем тихо, как слетевшее с губ облачко дыхания: — Почему?

Важнейший вопрос, подумал Мэтью. Завершающий вопрос, который может быть задан лишь тем, кто уходит навек и уже не сможет поделиться обретенным знанием о новом мире.

Тело судьи напряженно застыло… пауза тянулась… тянулась… и наконец, как показалось Мэтью, ответ был получен.

И понят.

Раздался тихий, почти неуловимый вздох — возможно, вздох обретшего покой.

Опустевшая телесная оболочка Вудворда затихла. Его рука разжалась. Ночь подошла к концу.

Мэтью едва успел стукнуть в дверь кабинета, как изнутри раздался голос Бидвелла:

— Войдите!

Открыв дверь, Мэтью увидел Бидвелла за массивным столом красного дерева и Уинстона на стуле перед ним. Ставни были распахнуты, впуская внутрь теплый бриз и послеполуденное солнце.

— Миссис Неттлз передала, что у вас ко мне разговор, — сказал Мэтью.

— Все верно. Заходите, прошу вас! Придвиньте стул поближе. — Он указал на еще один стул.

Садясь, Мэтью невольно скользнул взглядом по пустому месту на стене, где прежде висела карта Флориды.

— Мы здесь подводим кое-какие итоги. Эдвард и я, — сообщил Бидвелл. Он был облачен в костюм пунцового цвета и рубашку с жабо, но на сей раз не дополнил наряд одним из своих роскошных париков; на столе Мэтью увидел прямоугольную деревянную шкатулку дюймов девяти в длину и семи в ширину. — Я вас уже давно разыскиваю. Ходили прогуляться?

— Да, прогуляться и подумать.

— Что ж, погода для этого самая подходящая. — Бидвелл положил руки на стол и оглядел Мэтью, придав своему лицу выражение искреннего участия. — Вы в порядке?

— Да. Или… скоро буду.

— Вот и славно. Вы человек молодой, сильный и выносливый. А настойчивостью и упорством, должен это признать, вы превосходите всех известных мне людей. Как ваши раны?

— Ребра все еще болят, но это терпимо. Моя рука… боюсь, с ней покончено. Доктор Шилдс говорит, что позднее чувствительность может отчасти восстановиться, но уверенности в этом нет. — Мэтью пожал здоровым плечом. — Он сказал, что знает одного нью-йоркского врача, который творит чудеса с поврежденными конечностями, используя новые хирургические методы, так что… кто знает?

— Да, я слышал, что эти нью-йоркские врачи… э-э… горазды на всякие хитроумные новшества. И еще они горазды драть с пациентов втридорога. А что с вашей раной на голове?

Мэтью потрогал свежую повязку, этим утром наложенную доктором Шилдсом. В ходе осмотра раны доктор крайне неодобрительно высказался об индейском методе лечения с помощью табачных листьев и травяных отваров, но в то же время был заинтригован тем, как успешно идет процесс заживления.

— Шрам, увы, будет служить объектом пересудов до конца моей жизни.