Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Грин щелкнул плетью для проверки. Мэтью вздрогнул и поежился.

— Всыпь ему за милую душу! — заорал Хэзелтон.

Мэтью не мог сколь-нибудь существенно приподнять или опустить голову. Охваченный чувством ужасной беспомощности, он сжал кулаки и зажмурил глаза.

— Раз! — возгласил Грин, и Мэтью понял, что сейчас последует удар.

Стоявший поблизости судья был вынужден отвернуться и направить взгляд в землю. К его горлу подступила тошнота.

Мэтью ждал. Наконец он скорее почувствовал, чем услышал, как Грин отводит руку назад. Зрители смолкли. Мэтью понял, что плеть уже в воздухе и вот-вот…

— Хлесь!

…Поперек плеч, и жгучая боль — с каждой секундой все горячее, как адское пламя, пожирающее плоть и выжимающее слезы из зажмуренных глаз. Он услышал собственное громкое «ох!», но сохранил самообладание в достаточной степени, чтобы оставить рот открытым и не прикусить язык. После отвода плети полоса ужаленной кожи продолжала гореть все жарче; это была наихудшая физическая боль из всех когда-либо им испытанных — а ведь на очереди были еще второй и третий удары.

— Черт возьми, Грин! — взвыл Хэзелтон. — Покажи нам его кровь!

— Заткни пасть! — рявкнул в ответ Грин. — Здесь тебе не грошовый цирк!

И вновь Мэтью ждал с крепко зажмуренными глазами. Вновь он почувствовал, как Грин делает замах, и уже по свисту плетки в сыром воздухе понял, что тюремщик вложил в этот удар больше силы.

— Два! — крикнул Грин.

— Хлесь! — пришлось точнехонько по вздувшемуся следу от первого удара.

В тот же миг перед глазами Мэтью вспыхнули и завертелись ярко-алые и угольно-черные круги, подобно реющим боевым знаменам, а затем в него впилась боль, воистину жесточайшая и дичайшая из всех известных под небом Господним. И когда эта боль разлилась по спине и шее, поднимаясь к самой макушке, он издал животный стон, однако сумел сдержать рвавшийся наружу вопль.

— Три! — объявил Грин.

И снова свист плети. Мэтью чувствовал слезы на щеках. О Боже, подумал он. О Боже… о Боже… о…

— Хлесь!

На сей раз удар пришелся парой дюймов ниже двух предыдущих, но от этого он не стал менее болезненным. Мэтью трясло, колени его подгибались. Боль была столь свирепой, что он испугался, как бы не обмочиться, и целиком сосредоточился на том, чтобы контролировать свой мочевой пузырь. К счастью, позора удалось избежать. Он открыл глаза. А затем до него донеслись слова Грина, которые он будет с радостью вспоминать до конца своих дней:

— Готово, мистер Бидвелл!

— Нет! — яростно взревел Хэзелтон. — Ты смягчил удар, будь ты проклят! Я видел, как ты его смягчил!

— Следи за языком, Сет, не то я тебе его укорочу, видит Бог!

— Джентльмены! Джентльмены! — Бидвелл вылез из своего экипажа и направился к позорному столбу. — Полагаю, на это утро с нас довольно насилия.

Он наклонился и заглянул в липкое от пота лицо Мэтью.

— Ты усвоил урок, писарь?

— Грин смягчил удары! — настаивал кузнец. — Несправедливо так щадить мальчишку, который оставил мне шрам на всю жизнь!

— Вы сами согласились с этим наказанием, мистер Хэзелтон, — напомнил ему Бидвелл. — Я уверен, что мистер Грин поработал плетью с надлежащим усердием. Вы что-нибудь добавите, господин судья?

— Да. — Вудворд посмотрел на красные рубцы, вздувшиеся на плечах Мэтью. — Сим объявляю наказание должным образом исполненным. Теперь этот молодой человек свободен. Отпустите его, мистер Грин.

Но Хэзелтон был до того разъярен, что начал буквально приплясывать на месте.

— Так не годится! Ты даже крови не пролил!

— Будешь вякать, и за этим дело не станет, — предупредил его Грин, сворачивая кольцом плеть. Затем он начал размыкать колодки.

Хэзелтон сделал пару шагов вперед, нагнулся и почти вплотную приблизил свою уродливую рожу к лицу Мэтью.

— Еще раз ступишь на мою землю хоть одной ногой, и я самолично спущу с тебя шкуру! Уж я-то с тобой нежничать не стану!

Он выпрямился и вперил злобный взгляд в Бидвелла.

— Запомните это как черный день для правосудия! — заявил кузнец и с этими словами двинулся в сторону своего дома.

Замок был наконец открыт. Мэтью высвободился из тисков и, распрямляясь, был вынужден закусить губу, когда вторичная волна острой боли прошлась по его плечам. Если Грин и вправду не слишком усердствовал, то Мэтью страшно было даже представить, каково это — угодить под кнут, которым этот великан орудует во всю свою мощь. Голова Мэтью шла кругом, и он с минуту постоял, держась рукой за столб.