Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Он все еще чувствовал запах той девчонки.

Этот запах застал его врасплох и до сих пор оставался с ним — то ли в ноздрях, то ли в мозгу, он не мог сказать точно. «Не прочь вставить разок-другой?»

Да, подумал Мэтью. Математические задачи. «Сочная, как инжирный пудинг». И непременно на латыни.

Скрипка стонала и взвизгивала, Шоукомб начал притопывать. Мэтью пристально смотрел на дверь, запах девушки звал его.

Во рту пересохло. Желудок как будто скрутило каким-то немыслимым узлом. Да, думал он, заснуть этой ночью будет непросто.

Очень, очень непросто.

Мэтью вздрогнул и открыл глаза. От свечи остался лишь кургузый огарок, мерцавший тускло-желтым светом. Рядом на жесткой соломе шумно храпел Вудворд; рот его был приоткрыт, мясистая складка на подбородке подрагивала в такт храпу. Еще через несколько секунд Мэтью почувствовал влагу на левой щеке. А когда с протекающего потолка ему на лицо упала вторая капля, он рывком сел, выругавшись сквозь стиснутые зубы.

Это внезапное движение заставило крысу — очень крупную, судя по звуку — с паническим писком и цокотом когтей шмыгнуть в свою нору под стеной. Перестук падающей на пол капели обрел чуть ли не симфонический размах. Мэтью подумал: не пора ли приступать к строительству ковчега? Возможно, Эбнер был прав насчет близкого конца света и год 1700-й так никогда и не будет отмечен в календарях.

Как бы то ни было, Мэтью ощутил потребность внести в этот потоп и свою малую лепту. А то и нечто посолиднее, учитывая накопившуюся тяжесть в кишечнике. Ничего не поделаешь, придется выходить под дождь и справлять нужду по-простецки, на корточках. Он мог бы потерпеть еще какое-то время, но некоторые вещи долго сдерживать невозможно. Уж лучше, пока не прижало совсем, без спешки посетить кусты за сараем, позволив крысам тем временем заниматься своими крысиными делами на полу комнаты. Ну а если — не приведи Господь — ему придется еще раз отправиться в такую поездку, он уж точно не забудет прихватить ночной горшок.

Он поднялся с пыточного ложа, именовавшегося здесь постелью. В трактире было тихо — наступил самый глухой час ночи. В отдалении рокотал гром; гроза по-прежнему висела над колонией Каролина как парящий чернокрылый стервятник. Мэтью сунул ноги в башмаки. Не имея плаща или иной одежды из плотной материи, он поверх фланелевой нижней рубашки надел касторовый дорожный сюртук судьи, еще влажный после недавнего похода Вудворда за той же надобностью. Сапоги судьи, стоявшие подле кровати, были облеплены комьями грязи, счистить которую могла бы только жесткая щетка из свиной щетины. Мэтью не хотел брать с собой единственную свечу: ее все равно быстро загасит дождь, а в отсутствие света обитатели нор в стенах обнаглеют совсем. Посему он решил взять в соседней комнате фонарь, надеясь, что света от него хватит, чтобы за сараем не наступить в тамошнее «гадкое месиво», по определению Вудворда. Заодно и лошадей можно проверить, раз уж он будет вблизи сарая.

Он уже начал поднимать щеколду на двери, когда судья перестал храпеть и тихо застонал. Лицо Вудворда под пятнистым куполом лысины кривилось и подрагивало. Мэтью задержался, разглядывая его при тусклом свете. Губы судьи шевелились, веки трепетали.

— Ох… — прошептал он вполне отчетливо, так что даже в столь тихом голосе Мэтью смог уловить страдальческие нотки.

— Охххх… — повторил Вудворд, терзаемый какими-то кошмарными видениями. — Ему больно, Анна… — Последовал тяжкий вздох. — Больно… ему так больно, о Боже, Анна… больно…

Он добавил еще несколько неразборчивых слов, смешавшихся с очередным жутким стоном. Его руки вцепились в ночную рубашку на груди, голова откинулась назад и вдавилась затылком в соломенный тюфяк. Изо рта вырвался слабый звук — возможно, отголосок давних рыданий, — а потом его тело понемногу обмякло, и вскоре возобновился храп.

Для Мэтью это явление не было в новинку. Ночь за ночью судья блуждал по просторам мучительных снов, но в дневное время отказывался говорить о первопричине этих видений. Однажды, пять лет назад, Мэтью решился спросить об этом напрямик и услышал в ответ, что его задача — осваивать премудрости судебного производства, а при недостаточном прилежании юнцу прямая дорога обратно в сиротский приют. Эта отповедь — произнесенная с необычной для судьи резкостью — ясно дала понять, что его ночные кошмары не подлежат обсуждению.

Мэтью догадывался, что это было как-то связано с его женой, оставшейся в Лондоне. Должно быть, Анна — это ее имя, хотя Вудворд ни разу не упоминал его в часы бодрствования, да и вообще никогда не говорил об этой женщине. Собственно, Мэтью почти ничего не знал о прошлой жизни Вудворда в Англии, хотя и проживал в его доме с пятнадцатилетнего возраста. Он знал лишь то, что некогда Вудворд был весьма авторитетным юристом, а также преуспел на финансовом поприще, но причины, по которым фортуна переменилась и вынудила его уехать из Лондона в лишь недавно основанные колонии, так и оставались загадкой. Из прочитанных книг и бесед с Вудвордом ему было известно, что Лондон — это огромный город; но сам он там не бывал, как не бывал и в Англии вообще, родившись на борту судна посреди Атлантики через девятнадцать дней после отплытия из Портсмута.