Леонид Строев - В погоне за «старым соболем»

— Позвать врача, папа?

— Бесполезно, Кони. Врач не господь бог и ничем мне уже не поможет. Дай лучше твою руку. У тебя горячая кровь, Кони. Будешь жить долго, мой мальчик. Странно, ты уже целый год как вернулся с войны, а я все не могу привыкнуть к тому ужасному розовому шраму на щеке.

— Не следовало ехать в Берлин, папа, но ты упрям.

— Я должен был сделать это раньше, но кто мог знать, что мне станет так худо. Теперь о главном, сынок, пока я еще в сознании: дом и завод я завещаю тебе. Завод стоит без дела. Сегодня наша продукция никому не нужна, но без войны люди обойтись не могут. Надо сохранить производство для лучших дней. Найди выгодный заказ, иначе земельная рента и страховка сожрут всю твою наличность.

— Трудно мне будет без тебя, папа.

— Ничего. Получится. Я начинал свою жизнь с нуля, не имея лишнего пфеннига в кармане. Ты не потерял, Кони, адрес и фамилии этих русских из Златоуста?

— Нет, папа, но в такую минуту…

— Кони, обещай мне, что выполнишь отцовский наказ, доставишь булатную саблю в Германию. Профессор из Берлина, Герлах, хорошенько запомни это имя, отдает за эту саблю 50 тысяч марок. Ты получишь деньги, а он секрет сплава стали, который нужен Германии для будущих войн. Без прочной стали нам не обойтись. Ты обещаешь, Кони?

— Да, папа, я сделаю все, как ты сказал.

Людвиг вздохнул и закрыл глаза. Конрад наклонился над отцом, тот, приоткрыв губы, дышал с присвистом. Он спал, утомленный беседой с сыном.

«Окончательно помешался на этой русской сабле»,— в сердцах подумал Конрад и тихонько вышел, стараясь не разбудить отца.

IV

Только через неделю Отто фон Варншторф смог выехать в Золинген и в магистрате узнал, что старик Штифке скончался и похоронен на городском кладбище. Отто вернулся домой крайне раздосадованный неудачей. Оставалась последняя надежда на приезд Герлаха, который, как предполагал граф, должен знать адрес, где хранится загадочная и желанная русская сабля, но до поры этот адрес скрывает.

Желание раздобыть булатную саблю не давало Отто ни минуты покоя. Коллекция без нее казалась ему уже не столь значительной. Отто ждал приезда профессора, который должен был прибыть в Берлин со дня на день.

Субботним утром, раскрыв свежий номер «Форвертса», Варншторф прочел окаймленную черной траурной линией заметку под заголовком: «Катастрофа с Берлинским экспрессом». В заметке говорилось о том, что экспресс Париж — Берлин сошел с рельсов в 350 километрах от столицы Франции. Имеются человеческие жертвы.

Ему в глаза бросились несколько строчек текста, извещавших о том, что среди погибших известный немецкий ученый, профессор Герлах.

I

Угрюмов мчался сквозным переулком, хватая широко раскрытым ртом воздух и зажав ладонью рану в правом боку.

Каждое движение причиняло нестерпимую боль, словно кто-то раскаленным гвоздем царапал внутренности. «К реке не добегу»,— озирался Дмитрий Павлович по сторонам.

Неожиданно он заметил отодвинутую в сторону доску забора. С неимоверным трудом втиснулся в узкую щель и, задвинув доску, упал в траву и замер. Чекисты пробежали мимо забора, и он слышал их шумное дыхание и отрывистые голоса.

Ему, единственному из офицеров, арестованных в эту майскую ночь, удалось скрыться. Когда их под конвоем вывели на улицу, чтобы доставить в ЧК, Дмитрий Павлович решил, что он должен во что бы то ни стало бежать. Он хорошо сознавал, что ему, как руководителю контрреволюционного подполья, расстрел обеспечен.

Один из красногвардейцев зазевался на миг, опустив винтовку дулом вниз, и Угрюмов коротким броском выбил из его рук оружие. Молниеносно ударом приклада сшиб красногвардейца и рванулся вперед.

— Не стрелять, брать живьем,— раздался за спиной Угрюмова окрик старшего из чекистов.

Это спасло Дмитрию Павловичу жизнь. За ним вдогонку бросились двое чекистов. Почувствовав, что офицер может уйти, один из них выстрелил ему вслед несколько раз из нагана.

«Истеку кровью, погибну»,— подумал Угрюмов и, отталкиваясь локтями, пополз к крыльцу смутно видневшегося в темноте сруба избы.

С писком шарахнулась в сторону перебегавшая в траве крыса, где-то лениво тявкнула собака, и тотчас все смолкло.

Он добрался к ступенькам и, толкнув дверь, захрипел пересохшими губами: «Помогите, христа ради».

Внутри сруба кто-то закашлялся, и Дмитрий Павлович почувствовал запах высекаемых кресалом искр. В дверном проеме показался сгорбленный старик с горевшим фитилем в руках.