Тимур Максютов - Атака мертвецов

А потом была жестокая сеча в центре: Большой полк прогибался под сумасшедшим натиском, но не рвался; и бросались в отчаянную контратаку владимирцы и суздальцы Глеба Брянского. Кони плакали от ужаса, не желая ступать по человечьим телам, но всадники были неумолимы, до крови разрывая лошадиные бока шпорами.

Мамай, предчувствуя близкую победу, бросил в бой главный резерв – итальянскую пехоту. Союзники из крымских колоний Генуи двинулись несокрушимой стеной, закованной в стальные кирасы, грозя смертельными жалами гвизарм и алебард; с фланга заходил свежий тумен, готовый поддержать удар генуэзцев и обрушиться на едва держащийся полк Левой руки. Жутко оскаленные морды монгольских коней, похожие на пасти хищников, роняли пену – страшно становилось. Наступил решающий момент, и…

…и заскрипела дверь: будто небо разорвалось от горизонта до зенита. Гигантский рыжий зверь рухнул на боевые построения: одной лапой смёл затаившийся до поры Засадный полк, потом прыгнул прямо в монгольский центр и уничтожил всю генуэзскую пехоту…

– Лопоухий, забери кота, он нам мешает, – сказал братец.

Рыжик мявкнул и скрылся за сундуком, в котором Ульяна хранила пододеяльники и скатерти. По полу раскатились латные итальянские бойцы, превратившись в шахматные фигуры. Деревянные бельевые прищепки продолжали скалить морды, так похожие на конские.

И лишь оловянный офицер без шпаги задумчиво смотрел на разорённое поле битвы, поле Куликово; так, наверное, и сам Дмитрий, будущий Донской, глядел вдаль, думал о судьбах Руси.

Я вздохнул. Собрал шахматы в деревянную коробку. Пересчитал: не хватало чёрного ферзя. Долго искал его и нашёл наконец за тем же сундуком, где прятался кот.

– Что же ты, Рыжик, не предупредил, что самого Мамая в плен взял? – спросил я. – И что ты за наших?

Кот взглянул на меня сердито: не до глупостей, мол. Вскочил на подоконник распахнутого окна и отправился в сад пугать невинных пташек.

Я продолжил наводить порядок. Вернул монгольскую конницу в родные стойбища: прицепил бельевые прищепки к верёвке и повесил её на гвоздь у двери.

На веранде зазвучала гитара: первокурсник Митя запел романс. Голос у него, пожалуй, даже красивый и в ноты попадает, но слова совершенно дурацкие: какие-то розы, слёзы, шали да ямщики.

Я тихонько отворил дверь и прошмыгнул к старому колченогому креслу; оно пустовало, так как гостей в него не сажали: вдруг ножки подломятся и случится конфуз.

Андрей всё равно разглядел меня и показал кулак; остальная компания не заметила, увлечённая пением.

– Браво, браво, – запищали две девицы и захлопали, отложив бумажные китайские веера, – спойте нам ещё!

Студент Митя кокетничал:

– Ну что вы, милые барышни, сегодня я не в голосе. А давайте нашего хозяина послушаем? Андрэ весьма славно исполняет на стихи Дениса Давыдова.

– Просим, просим, – заверещали милые барышни и вновь зааплодировали.

Мне кажется, они готовы были хлопать ладошками по любому поводу – словно безмозглые бабочки крылышками.

Братец поморщился и сказал:

– Дмитрий, мне не нравится, когда к моим акустическим экзерсисам применяют эпитет «весьма славно». Он представляется мне излишне слащавым, не находите?

Митя покраснел и парировал:

– Конечно, такое определение вряд ли к лицу нашему, пардон, солдафону.

– Что? Мальчик надел студенческую фуражку и вообразил себя мужем?

– Да! Да, я – студент и горжусь этим. По крайней мере моя жизнь будет наполнена общественным смыслом, полезным людям. А не плац-парадами.

– Сдаётся мне, что вы пытаетесь меня оскорбить, сударь? Впрочем, какой из вас сударь. Так, штафирка.

– Что?!

Митя вскочил; гитара соскользнула с колен и ударилась о доски веранды, испуганно зазвенев.

– Да как… Да вы…

Андрей усмехнулся:

– О, наш мальчик, кажется, чем-то поперхнулся. Стукните кто-нибудь его по спине, желательно несильно. А то переломится ещё, бедный Пьеро.

Молчавший до сих пор Платон, третьекурсник университета (широкий, крепкий, серьёзный), вмешался:

– Господа, не будем портить вечер. Тем более в присутствии дам. Как говорят в английском кулачном бою, «брейк»!

Митя вернулся на место, пыхтя; красные пятна на его щеках постепенно розовели. Андрей смотрел в сторону, улыбался и жевал травинку.

– Лучше поговорим о другом. Андрей, вы уже выбрали дальнейшую карьеру? В артиллеристы, в инженеры?

– Ни к чему, – хмыкнул братец, – от наук у меня болит голова. Я назначен в Павловское училище, стану пехотным офицером.