Тимур Максютов - Атака мертвецов

С девицами поначалу было труднее, но моя независимая поза и знание стихов сделали своё дело; завывая, я читал Блока и Бальмонта, а дачные красотки закатывали глазки и шептали «шарман, манифик». Хотя не осознавали и толики вложенных в строки смыслов и образов; впрочем, и я тогда мало что понимал, но нагонял таинственности.

Так вот, одним из развлечений были самодеятельные концерты, на которых читались стихи, разыгрывались сценки из водевилей и драматических пьес; у меня вдруг обнаружился некий актёрский дар, да и на фортепиано я баловался (старания тётушки Шуры не прошли зря). Выступления эти давались ради сборов в пользу пожарной команды: деньги предназначались для покупки оснащения огнеборцев и строительства депо. Хотя главным для молодёжи, конечно, были танцы после концерта; доски снятой в аренду риги натирались воском, и по ним скользили пары, вспыхивали и гасли внезапные романы; эти драматические сцены актёры-самоучки играли гораздо лучше, чем часом ранее в любительском спектакле.

Я, конечно, не танцевал. Садился на стуле, отставляя в сторону трость и опираясь на неё (подобную позу я подсмотрел на картине восемнадцатого века, изображающей какого-то французского маршала), и придавал лицу выражение скепсиса и отрешения глубокомысленного мудреца. Неизменно кто-нибудь из барышень, а то и парочка подружек подсаживались ко мне и щебетали о ерунде; я устало кивал и улыбался как бы через силу.

Господи, каким я был идиотом!

Меня кооптировали в пожарную команду механиком: я взялся приводить в порядок списанную ручную помпу, помещённую на повозке. Когда я представил нашему брандмейстеру, отставному флотскому кондуктору, список необходимых для ремонта деталей, он застонал:

– Андрей Иванович, голубчик, наш бюджет не выдержит этаких трат. Для парада будет достаточно, чтобы механизм сиял, как у кота… Словом, был начищен – этого вполне будет достаточно публике.

– А если пожар? Сиянием будем тушить?

– Тьфу на вас, какой ещё пожар, не дай бог! Если уж и случится, то потушим, используя вёдра, как всегда. Парад – он для души, понимать надо. Все и увидят, что их пожертвования нами не пропиты, а потрачены в дело.

Долго репетировали и готовились; местные крестьяне предоставили лучшие упряжки, почистили и причесали гривы лошадок. В назначенный день мы собрали пожарный поезд, гвоздём которого стала повозка с моей помпой. Насос сиял начищенной медью; Купец дудел в рожок, издавая чудовищные звуки, напоминающие о бессмертном творении Рабле; мне выдали каску, чрезмерно большую и с утраченными внутренними кожаными прокладками – она постоянно спадала и била меня тяжёлым козырьком по носу. За нами скакали две линейки с лестницами и баграми; по бортам сидели развесёлые дружинники, часть которых выделена была в духовой оркестр. Играли какой-то варварский марш; с таким, должно быть, османы штурмовали Вену.

Публика пищала от восхищения: в нас швыряли букетами полевых цветов, а в небо – шляпками. В какой-то миг я разглядел вдруг золотые локоны, и сердце моё забилось: неужели она?

Вгляделся: нет, не она. Нос пуговкой и глупенькая мордашка.

Пожарный обоз проскакал хромой рысью, потом развернулся, цепляясь оглоблями, и встал. Мы соскочили с повозок, построились неровной шеренгой, грозно топорщась снаряжением: кто с багром, кто с топором. Купец продолжал дудеть в рожок: его щипали, толкали под локоть и умоляли прекратить. Каска моя в очередной раз обрушилась на нос и сбила очки; я шарил в пыли, ища свои вторые глаза и криком умоляя соседей по строю случайно не раздавить их.

Приглашённый для парада дряхлый старичок, отставной адмирал-марсофлотец эпохи Крымской войны, что-то проскрипел про славную молодёжь и прекрасное патриотическое начинание; потом вспомнил своё былое и сказал:

– Полвека назад русские армия и флот уже показали пример доблестной обороны Севастополя; ныне дети и внуки тех героев защищают порт-артурскую твердыню и стяжают новые лавры. Ура!

– Уррра! – подхватили дачники и крестьяне, а оркестр грянул новомодный вальс «Амурские волны». Его написал капельмейстер полка восточносибирских стрелков – значит, однополчанин моего брата…

…Когда всплывает тот душный августовский вечер, я вспоминаю слова иного вальса, который будет сочинён годом позднее:

И тогда я улыбаюсь пустяку, ерунде: нашей юности, хохочущей, беззаботной и тревожной одновременно.