Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Последняя святыня

Ещё не пропели первые петухи, когда Самохвалу удалось выяснить у посельского: верно, летом через их село (как раз когда в Твери замятня происходила) скакали спешно московские торговые гости, да заночевали. Тут старосту опять заколодило.

— Ну, не тяни кота за хвост, — недовольно подталкивал Самохвал. — Ели, спали, ускакали?

— Ага, ускакали…

— Прям-таки все-все? — видно было, что дознавателю остро не хватает привычных клещей и плётки, входивших в обязательный набор любого следователя на всей Руси.

Дальнейшие расспросы с трудом, но вывели все общество на искомое: два мужских тела, обнаруженных тремя днями позже вспоминаемых событий.

— На пустыре за овином у Гурьки Будилы обнаружились. Я тогда же и в волость сообщил, волостной дознаватель приезжал. Оказалось, эти двое из московского обозу. Только где же кого нагонишь, купцов уж след простыл.

Это был гром с ясного неба.

— Ты, любезный, не попутал чего?

— Ей-ей, — забожился староста, — да вот и Чобот подтвердит, они ж на его дворе, прям тут и останавливались…

И Самохвал, и Одинец надеялись, однако, на другой исход поездки, оба предпочли бы увидеть бывших охранников Рогулинского каравана живыми и здоровыми. В крайнем случае хотя бы живыми. В самом крайнем — убывшими из села по одной из двух дорог, либо по той, что вела на запад, где Псков и Новгород, либо на восток — на Ярославль и Нижний. А вот два трупа… Такого Александр предположить никак не мог. Самохвал тоже счастья не излучал и хмуро играл бровями.

— А может и не они. Кто знает? — сказал Одинец.

Богопротивное, но, увы, необходимое дело по раскопке могил решили провести на следующий день. Староста отрядил нескольких мужиков, которых вылавливал по всему большому селу и с великой руганью и угрозами отправлял на кладбище. Сам же он показал и место упокоения: умерших без покаяния, как эти москвичи, хоронили за кладбищенской оградой. Тут же были и могилы самоубийц. Посельский уверенно указал на холмик со стоявшим над ним свежим неструганным крестом: «Мы их в одну яму…».

Мужики собрались один к одному: голь перекатная, по виду готовая за хорошую выпивку убить и ограбить. Но — робели, стояли, переминались, пытаясь всё время спрятаться друг за другом.

— Ну, что, християне, — кратко напутствовал их Самохвал, — дело государево, будете копать…

— Дык ить страшно, — громким шёпотом выразил общее мнение мужичонка с бельмом на глазу.

— Страшно тому станет, кто копать не схочет. Кому зубы жмут, тот может ещё чего-нибудь сказать. Как дело сделаете, всем вина подадим. Начинай!

Кайлы вразнобой ударили в землю, уже промёрзшую на глубину заступа. Ниже дело пошло спорее и легче. Когда первая из лопат ткнулась в гробовую крышку и под ней глухо отдалась пустота, мужиков как ветром выдуло из широкой ямины. Самохвал стоял на краю и, поминая царя Ирода и весь род его, спихивал копателей обратно.

Открыли крышку.

— Толстыка… — опознал Александр. Он отвернулся, и его вытошнило в невытоптанный белый-белый снег.

Угрюмый Самохвал, процедив «закапывайте», пнул вертевшуюся рядом приблудную востроносую собачонку и грузно потопал к лошадям. Одинец тоже побрел с кладбища, предоставив расчёт с мужиками старосте. Конечно, ни Жук, ни Толстыка в число его друзей не входили, но вид знакомой по жизни бренной плоти, еще недавно ходившей по земле рядышком с ним, дышавшей одним с ним воздухом, а теперь лежавшей под слоем земли, плоти раздувшейся и опревшей, не вдохновлял. «Упокой, Господи, души их» — неотвязно, как заклинание, вертелось в голове.

На двор к Чоботу, в духоту избы не хотелось. Александр догадывался, чем заполняет сейчас свой досуг Самохвал. Выпить и помянуть грешные души он и сам был бы не против, но когда он представлял, как опойный следователь будет в тысячный раз плакаться на злую судьбу, ноги сами замедляли шаг. Между прочим, надо было обдумать и свое положение. После такого поражения в надеждах Самохвал мог удумать сдать его, Одинца, тверским властям.

Село укутали ранние зимние сумерки, избы исторгали в стоялый стылый воздух столбы горьковато-приятного дыма, зазывно светили окнами. Деревенская церковь, неожиданно попавшаяся ему на пути, тоже была обитаемой. Одинец поднялся по ступенькам нечищеной лестницы, дернул за ручку двери, дверь подалась.

Внутри помещения ему, зашедшему с мороза, показалось даже тепло. «Свечку бы за упокой поставить», — Александр, не видя пола, в полной темноте осторожно двинулся на пятно яркого света в боковом приделе церкви. Там горели несколько сальных свечей и на высоких неказистых лесах сидел и сосредоточенно выписывал святые лики монах-богомаз. Одинец приблизился, стал сбоку от лесов, глядя как мягко и неторопливо выкладывает живописец краски на грунтованную левкасом деревянную стену.