Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Последняя святыня

Андрей Борисович, тверской тысяцкий, глядел на дело проще. «Князь, — винясь, сказал он, — рубь за сто даю, всё едино татарам не жить было: уж больно надоели своими шалостями». Ему что, тысяцкому, ему перед Узбеком ответ не держать!

В общем, Самохвал оказался не у дел. Его можно было брать тёпленьким. После скоропостижной отставки он по обычаю всех больших людей, не мыслящих своей жизни без любимого дела, запойно запил. Безрадостное будущее обозревалось им сквозь мутную пелену похмелья и выглядело, особенно по утрам, отвратительным. Тут-то перед ним и предстал бывший колодник.

Узнал Александра он не сразу, но стоило Одинцу напомнить про горячие успенские дни, как сердце ревностного служаки радостно вострепетало. Хватай беглого мужика — и в кутузку! Колодник, впрочем, знал, что делает — опальный пристав в тот миг шёл один, а на улице царила такая толкотня, что Одинец при опасности мог легко скрыться в толпе.

— Да не беглый я, Степан Игнатьевич, — остудил его Одинец. — Если думаешь с моей поимки какой навар иметь — не выйдет. Продержал меня князь Александр Михайлович в чулане на своем дворе, а потом за ворота, да — в шею! Так что чист я аки слеза.

— Ну и что тебе, лебедь белокрылый, надобно от меня? — опечалился кудесник сыска.

Одинец давно уже для себя решил, что расскажет Самохвалу всё (ну, почти всё) без утайки. Так он и поступил, вкратце поведав злоключения на родной московской стороне. На сочувствие и жалость он при этом не рассчитывал. Расчет был исключительно на ощутимую выгоду для бывшего дознавателя. Да и вообще так было проще, нежели ломать голову, что врать в следующий раз.

— И, думаешь, их теперь разыскать возможно? — засомневался Самохвал, подразумевая Жука и Толстыку. — Времени-то прошло столько!

Но зёрна надежды были посеяны, и Одинец с жаром развернул перед неудачливым приставом блестящие дали:

— Понятное дело, разыщем! Не успеет стриженая девка косы заплесть. А дальше — тебе от князя повышение. Награды, почести и небо в алмазах… В шёлковых штанах ходить будем!

— Щас нашему князю не до нас с тобой, — кисло сказал Самохвал, и было приятно слушать это «нас с тобой», значит, зацепило. — По слухам, собирается князь Лександр Михайлыч съезжать из Твери. То ли в Новгород, то ль в Корелу…

— Так ведь без сундуков своих не поедет. А к сундукам и верные слуги пригодятся. Или ты остаешься город защищать?

— Куда мне, больному! — Самохвал неопределенно указал на грудь, где, по всей видимости, притаился недуг. — Колотье у меня…

— Вот видишь, самое время к сундукам!

Самохвал задумался, но, впрочем, ненадолго.

— Пошли ко мне на двор.

— Пошли.

Жил пристав не богато. Дом был хорош, но внутренней обстановкой не поражал. Удивило только многолюдство семьи, одних дочерей Одинец насчитал с полдесятка.

— Шесть, — уточнил Самохвал, очищая от домочадцев горницу, — кыш, кыш отсюда, курицы! Двоих, слава Богу, пристроил замуж, а эти покуда при мне.

Жене своей, полноватой невысокой бабе лет сорока в потрёпанном плисовом сарафане, вопросительно поглядевшей на супруга, сказал кратко:

— Угощенья пока не надо.

Самохвалиха уточкой просеменила к дверям. Одинец вновь обозрел жилище грозного пристава. Про семейные обстоятельства Самохвала сведения он собрал самые точные, тверской народ уверял, что мзду тот всегда брал самую малую, не кровопийствовал, за честь служил. Похоже, народ не врал. Это тоже ободряло.

А сердце пристава раздирали крючки сомнений:

— И ты вот так землячков сдать готов? Да и князю Александру теперь, боюсь, всё равно кто первый начал ордынцев резать!

Одинец постарался не отвести взгляда:

— Сдам, Степан Игнатьевич, сдам… Моему князю надо, чтобы я отыскал их. Я не обещался привезти их с собой обратно в Москву. Вернусь, доложу, мол, нашёл: сидят в плену. И всё — с меня взятки гладки. А у тебя повод предстать перед своим князем появляется. Глядишь, и зацепишься за его сундуки!

Окончательно дозрел пристав, когда пили по четвертой:

— А-а-а… черт с тобой (прости, Господи!) едем!

«Вот так, служишь верой-правдой, — крупная слеза катилась из опьяневшего пристава. — А потом — бац! — и пшёл вон! И куда я пойду с моей оравой?!! На черный день не скопил, кому ж я в Литве иль в Новгороде нужен?!! Только и остается сидеть тут да татар дожидаться».

Отъезд назначили на следующее утро. И теперь, ввечеру, перед ними замаячили едва различимые разрозненные огни нужного села. Ехавшие чуть позади двое Самохваловых холопов, одетые по такому случаю в воинские железные шапки-мисюрки (издаля ни дать, ни взять взаправдашние воины), подтянулись и в село въехали все вместе. Встреченная на окраине старуха указала дом местного посельского старосты.