Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

– А не получается, что Никон проклял всю русскую православную церковь, начиная с князя Владимира Крестителя? – вдруг спросила Новосильцева. – И все наших святых?

– Получается! – подхватил комиссар. – Староверы так и считают! Говорят: на чудотворных иконах все наши святые крестятся двумя перстами. Значит, Никон и их проклял. Конечно, власть терпеть не желала такую крамолу. И старообрядцы подверглись неслыханным преследованиям, пыткам, казням. Пришлось им бежать подальше от Москвы, в самые глухие края. Сюда, в наши места, переселились беглецы, в основном, из нижегородской губернии, с реки Керженец. Отсюда и название кержаки.

– Самое интересное, – продолжил Яковлев. – Староверы не признают царя, царской власти, всех законов российской империи. И конечно, церковной власти, царских и церковных чиновников. Потому что – дети Сатаны, слуги Антихриста. А коль скоро официальная церковь для них преступна, то многие староверы отказались и от священства. Сами ведут молитвенные службы дома или в скитах по старинным богослужебным книгам. Вместо попа избирают из своей среды начётчика – самого грамотного и уважаемого члена общины. Вот такие шляпы, как у проезжего мужика, начётчики и носят.

– Живут они, в основном, общинами, – сказал дальше Яковлев. – Очень закрытыми. Чужому туда хода нет. Но иногда делают исключения. Мне, к примеру, приходилось иной раз спасаться от охранки в староверческих деревнях. Надёжное убежище. Ни разу не выдали. Но всё равно: за стол с собой не сажают, кормят из особой посуды для чужих. Зато никаких заразных болезней, никакой холеры или сифилиса, как во многих русских деревнях, у староверов нет. Водку и табак запрещают, работают с утра до вечера все – и стар, и млад. Говорят, Бог работал шесть дней в неделю, а на седьмой отдыхал, значит, и все люди должны трудиться. Поэтому старообрядцы работают не покладая рук, оттого живут они долго, мужики у них крепкие до глубокой старости, женщины красивые, дети здоровые. И очень многие старообрядцы весьма зажиточные и даже богатые – промышленники, торговцы, ремесленники. Все поголовно грамотные. Бедняка или лодыря среди них найти, конечно, можно, но трудно. Лично я не встречал. Вот вам настоящие русские люди, можно сказать, исконные, коренные.

– Нет, – поёжилась Новосильцева. – Мне их, конечно, жаль, я теперь даже зауважала староверов. Но с тем начётчиком сама не села бы за один стол. Как он меня разглядывал!.. Как цыган лошадь на ярмарке.

– Вот тебе и опиум для народа! – продолжал удивляться матрос Гончарюк. – Ограниченные религией люди, а знают, где правда. И по правде живут.

– Может, все-таки поедем? – предложил Яковлев.

Вместо ответа матрос завёл мотор.

До переезда оказалось не две, а все пять вёрст.

Матрос въехал прямо на рельсы, перегородив путь, подтянул ручной тормоз и заглушил мотор. И в ту же минуту сзади раздался истошный женский крик:

– Уйди! Убирай с рельсов таратайку! Убирай! Али с разуму спрыгнул?!

Из будки обходчика выскочила толстая крестьянская баба в обычном сарафане, но с форменной железнодорожной фуражкой на голове и с двумя свёрнутыми флажками в руках – жёлто-зелёным и красным.

– Убери телегу, разбойник! В сей момент! – потребовала стрелочница, подойдя ближе.

– Ну что ты волнуешься, голуба, такая красава? – широко улыбнулся матрос Гончарюк. – Тебе-то что?

– Мне есть что! – крикнула тётка прямо ему в лицо. – При переезде служу, – она ткнула флажками в сторону будки. – Убери железо с путей. Сейчас поезд будет, от твоей телеги лепёшка останется!

– Никак! – печально сообщил матрос и развёл руками. – Не съехать теперь. Заглохла, проклятая. Ничего не сделать.

– Толкай! Толкай её! Руками! – кричала тётка, выбивая флажками пыль из синей форменки на груди матроса. – Пять минут, сквернавец! Через пять минут эшелон!.. Тебя чехи тут же расстреляют. Офицер! – обернулась она к Яковлеву. – Прикажи убрать аппарат, не доводи до беды!

Но Яковлев тоже вздохнул в ответ:

– Намертво стало. Придётся тебе, милая, останавливать поезд. Поторопись.

– Да как его остановишь, чтоб вам ни дна, ни покрышки! – в ярости крикнула баба и побежала по шпалам навстречу поезду, разматывая на ходу красный флажок.

Яковлев и Гончарюк переглянулись и удовлетворённо кивнули друг другу.

– Мне как? – из делоне послышался голос Новосиль- цевой. – Остаться или пора выходить?

– Я бы на вашем месте вышел, Евдокия Федоровна, – посоветовал матрос. – Один только Керенский знает, какой у них машинист. Что гордому чеху какая-то баба с флажком, даже с красным. Может и не остановиться.